Перед Крёнером и Ланкау стояла не столь простая задача.
Картина вокруг царила безрадостная. Измученная страна, разорванная на части идеей, которую теперь предстояло похоронить любой ценой. На велосипедах они ехали восемь дней. Примерно четыреста пятьдесят километров по оккупированной территории: неразбериха, подозрительность и тотальный контроль.
И для Ланкау, и для Крёнера поездка во Фрайбург оказалась весьма неприятным делом. Хотя в последние месяцы город и его окрестности почти вымерли, оставалась высокая вероятность, что там до сих пор живут те, кто видел их в госпитале.
Когда они наконец добрались до конечного пункта, тревога рассеялась как дым. От госпиталя, который когда-то уберег их от смерти, остались лишь искореженная арматура, щебень и бетонные блоки. В самом городе царили хаос и неразбериха. Всем хватало забот о себе и близких. Люди предпочитали смотреть вперед.
В близлежащих деревушках — Эттенхайм и Оттошванден — удалось добыть весьма скромные сведения о том, что же здесь все-таки произошло. Немногочисленные свидетельства, оказавшиеся в их распоряжении, составили связный рассказ: во время последней бомбардировки Фрайбурга бомбардировщик сошел с курса и сбросил весь свой груз на возвышенность. Все решили, что произошла ошибка. Гора — это всего лишь гора, а деревья — всего лишь деревья. Кто-то из самых внимательных жителей заметил, что после этого в округе стало меньше техники для перевозки больных.
Тайна госпиталя СС тщательно охранялась и была похоронена вместе с теми, кто погиб во время бомбардировки.
После воссоединения в Мюнхене какое-то время все трое жили скромно. Город был переполнен. Союзники весьма успешно захватили власть над всеми его центральными инстанциями. Жить незаметно становилось все сложнее и сложнее — и тут Почтальону пришла в голову спасительная и поразительная мысль: поселиться во Фрайбурге, красивейшем немецком городе.
Они жили спокойно, пока у Почтальона не появились сведения о том, что перед самым уничтожением госпиталя СС несколько машин все же успели уехать оттуда в резервный госпиталь в Энзене, в районе Порц, рядом с Кёльном. В конце войны здесь исследовали, могут ли определенные военные неврозы и спровоцированные психозы иметь органическое происхождение. После поверхностного обследования большинство пациентов оказались негодными в качестве подобных кроликов — их сразу же выписали на службу. Но, судя по имеющимся у Почтальона данным, кто-то из обитателей Дома алфавита до сих пор находился там.
Там они выяснили, что среди переведенных пациентов Герхарт Пойкерт не числился, а значит, он уже мертв.
Откинувшись назад, Ланкау смотрел на Арно фон дер Лейена. История внезапно завершилась. Он ни словом не обмолвился об истинном лице Почтальона. Он был доволен — если не брать в расчет, что его связали.
Арно фон дер Лейен замотал головой. Лицо у него посерело.
— Говоришь, Герхарт Пойкерт умер?
— Да, я ведь сказал.
— В какой больнице?
— В резервном госпитале у Ортошвандена, черт побери!
— Его ты называешь Домом алфавита? Где мы лежали? Он там во время бомбардировки погиб?
— Да, да, да! — Ланкау скорчился. — И что?
— Я хочу, чтобы ты это повторил. Хочу быть уверенным.
Фон дер Лейен сощурился. Очевидно, он пытался хоть что-то понять по выражению Ланкау. Но тот сидел с каменным лицом.
Внезапно лицо фон дер Лейена посуровело.
— Интересную историю ты мне рассказал, Ланкау, — сухо произнес он. — Уверен, у вас были веские причины держать свои делишки в тайне. Должно быть, денег у вас немало.
Ланкау отвернулся:
— Не сомневайся! Если думаешь, что сможешь нас прижать, то ошибаешься. Денег ты все равно не получишь.
— Разве я чего-то требовал? Единственное, чего я хочу, — узнать, что произошло с Герхартом Пойкертом.
— Тебе же сказали. Он еще тогда погиб.
— Знаешь, что я думаю, Ланкау?
— А мне это должно быть интересно?
Закрыв глаза, Ланкау стал прислушиваться к только что раздавшемуся звуку. Обыкновенный скрип, повторившийся, когда он слегка подался вперед. Фон дер Лейен ударил его в грудь, мгновенно прекратив эксперименты. С лица Арно фон дер Лейена схлынул серый цвет. Он снова ткнул его стволом пистолета. Глядя на него, Ланкау задержал дыхание.
— Думаю, я тебя прямо здесь и сейчас пристрелю, если ты мне не расскажешь, что происходит на самом деле и при чем тут Петра Вагнер.
Фон дер Лейен снова его ткнул. Ланкау прерывисто задышал:
— Вот как? Теперь меня такими угрозами не очень-то испугаешь.
Крепкий мужчина вдруг дернулся на стуле, как будто пытался ударить своего надзирателя головой.
— А ты как думал? Что заставишь нас отдать то, что мы за много лет наскребли? Разве ты не догадывался, что это окажется не так уж просто?
— Еще десять минут назад я и понятия обо всем этом не имел. И уж тем более о каких-то там деньгах. Я здесь, потому что хочу узнать, что случилось с Герхартом Пойкертом.
Ланкау вновь услышал скрип.
— Да заткнись ты, червяк! — чуть ли не крикнул он, пытаясь понять, как шатается стул. — Ты хочешь, чтобы я так думал. Наверное, ты забыл, что мы много месяцев вместе в госпитале пролежали. Думаешь, я не помню, как ты по ночам в постели ворочался и подслушивал, о чем мы говорим? Думаешь, я забыл, как ты пытался с этими сведениями удрать?
— Сведениями? Я не понимал ни слова из того, что вы говорили друг другу. Я знаю только английский. Я хотел просто оказаться подальше от вас и от этого проклятого госпиталя!
— Да заткнись ты!
Ланкау не верил ни единому слову.
Сидящий перед ним человек десятилетиями вел свою игру. Хитрый, опасный и жадный. Из далекого прошлого эхом донеслись сомнения Штиха в том, что это действительно фон дер Лейен. Силен тот враг, что способен посеять в противнике сомнения. Но еще сильнее тот, кто способен стать невидимым. Ланкау не знал сомнений. Он фон дер Лейена видел. Как тогда, так и сейчас.
Опустив уголки рта, он впервые оглядел себя. Ноги в гетрах ничего не чувствовали. Он попытался их напрячь, но кровообращение восстановить не удалось. Боли больше не было. Резко дернувшись, из-за чего вновь раздался скрип, он широко раскрыл рот и выдал целый поток непонятных звуков. На секунду сидящий перед ним человек впал в ступор.
— А это, герр фон дер Лейен, вы, наверное, тоже не поняли?
Усмехнувшись, он ненадолго замолчал. Когда его лицо вновь приобрело нормальный оттенок, он закрыл глаза и опять заговорил по-английски — нарочно так тихо, что надзиратель едва мог услышать.
— А про Петру я тебе ни черта не скажу. Я тебе вообще больше ничего говорить не стану. Я от тебя устал! Или пристрели меня, или оставь в покое!
