Седмицу они встречались по утрам и просто разговаривали обо всем на свете. Он рассказывал о дворце, о мире, да так интересно и складно, что Ульяна заслушивалась. Потом так случилось, что она узнала, с кем вела беседы, смутилась, растерялась и долго от него бегала. А когда получила подарок – изумительной красоты резной гребешок из кости, пошла его возвращать. «Обидеть хочешь? Или я тебя чем обидел?» – хмуро спросил он тогда, и боярышня просто не смогла настоять на своем. Ну а потом… вот.
Она и не сразу поняла-то, что влюбиться умудрилась, а совсем недавно, буквально перед той вечеркой у князя.
– Но любовь любовью, а в семью я лезть не стану, – с тоской в голосе, но твердо подытожила Ульяна. – Но… что теперь делать? Как быть?..
Алёна не знала, что можно ответить, и только и придумала, что обнять девушку за плечи. Та склонила голову, уткнулась лбом в шею, слегка царапая шитым очельем. Алатырница бросила вопросительный взгляд на Стешу, но та выглядела задумчивой и лишь растерянно качнула в ответ головой. Даже ее ехидничать не тянуло.
Повисшую тишину вскоре прервал стук в дверь. Не дернулась только Степанида, она нахмурилась и резко поднялась, с ворчанием двинулась открывать, не понимая, кого могла принести нелегкая в такую рань. Ульяна бросила на Алёну испуганный взгляд, та в ответ утешающе пожала ее плечо.
Рыжая с поклоном отступила от двери, и в покои вошла – вплыла – княгиня.
Девушки заполошно вскочили, чтобы поклониться. Ульяна вцепилась в Алёнину руку и заметно побледнела – ждала, что Софья пришла ругаться, и это в лучшем случае. Однако алатырница сжала ее руку в ответ с ободрением, глянула с легкой улыбкой в глазах – она верила в лучшее. Не выглядела княгиня сердитой, только немного усталой и самую малость грустной, однако на девушек смотрела спокойно и без злости, с теплом.
Молча прошла, молча села на свободный стул, не оборачиваясь на Степаниду, которая тенью скользнула к двери, чтобы запереть. Жестом велела девушкам тоже вернуться на свои места, при этом разглядывая смятенную и испуганную Ульяну.
– Не смотри так тревожно, дитя, – заговорила она наконец. – Я не ругаться с тобой пришла. Напротив, спасибо сказать.
– Спасибо? – сдавленно ахнула Ульяна. – Но я же…
– Ты очень чистая и добрая девушка, – мягко перебила княгиня. – А Ярослав умеет увлечь, особенно если влюблен. Уж мне ли не знать.
– Влюблен? – недоверчиво пробормотала боярышня, и Алёна молча поддержала ее в этом изумлении. Только ее не чувства князя удивляли, а спокойствие, с которым говорила о них его жена.
– Князь влюбчив, – кивнула Софья. – Каждый раз искренен, пусть чувства эти быстро гаснут. Но мало кто может устоять перед его обаянием, – слабо улыбнулась она.
– И вы так спокойно об этом говорите?! – не выдержала Алёна, но тут же осеклась, напомнив себе, с кем разговаривает, и виновато опустила взгляд: – Простите.
– Князь справедлив, – все с той же легкой улыбкой в уголках губ и с тенью в глазах, поразившей алатырницу в первую встречу, тихо проговорила она. – Он не стал бы возражать, если бы я тоже нашла себе мужчину. Ярослав… не умеет любить. И не понимает, как можно прожить всю жизнь с одним человеком. Его тяготит невозможность для князя разойтись с женой.
Ульяна смотрела на княгиню широко распахнутыми в удивлении глазами, сочувствуя и, кажется, понимая, а Алёне с каждым словом делалось все тоскливее и горше. А еще неуютней, потому что эти слова были не для нее и, наверное, даже не для боярышни, с которой великая княгиня столь терпеливо и безропотно делила внимание мужа. Слишком личное, слишком выстраданное, слишком… Зачем великая княгиня все это говорила, нимало не стесняясь не только Ульяны, но и алатырницы, и притихшей в стороне Степаниды?
И вдруг Алёна поняла: просто хотела выговориться. Поговорить с кем-то, кто и так все знает, чтобы не выглядело как жалоба и не пошло гулять новой сплетней.
Больно было думать, как тяготит ее такая жизнь, как тяжело сохранять спокойствие и благоразумие.
– Как же мне быть? – тихо проговорила Ульяна. – Князь рассердится на отказ…
– Он не сделает тебе дурного и мстить не станет, об этом не тревожься, – качнула головой Софья.
С минуту они помолчали. Тишина давила и звенела в ушах, Алёне хотелось что-то сказать, но одновременно страшно было двинуться, словно она стояла на крошечном шатком уступе над пропастью.
– Я уеду, – вдруг тихо, но твердо решила боярышня. – Домой, в поместье. Не хочу здесь больше, не могу!
– В этом, наверное, есть и моя вина. – Княгиня смотрела на Ульяну без радости и, кажется, впрямь чувствовала себя виноватой. – Это мой долг – приглядывать за девочками и не позволять им лишнего, а Людмила уж больно заигралась…
– Пустое, – смутилась Ульяна. – Я сама виновата. Не хотелось мне сюда приезжать, и здесь быть не хотелось, вот и не попыталась свое отстоять.
– Боярин Вяткин воспитал чудесную дочь, – вздохнула княгиня, поднимаясь. Девушки тоже повскакивали с мест. – Надеюсь, мои дочки вырастут похожими. Желаю тебе счастья и любви. Хорошей, настоящей. Взаимной.
Софья придержала Ульяну за плечи, мягко, по-матерински поцеловала в лоб и, не прощаясь, двинулась к выходу. Махнула рукой дернувшейся Степаниде, сама открыла и тихо закрыла дверь.
– Как ты? – первой не выдержала вновь повисшей тишины Алёна. – Полегче?
– Да. – Боярышня бледно улыбнулась. – Я знаю, я верно решила, не стоит тут оставаться. А дома небось и на сердце легче станет.
– Ты очень верно поступила с князем, – продолжила алатырница. – Я не уверена, что на твоем месте смогла бы так же…
– Ты хорошая, ты бы не пошла на подлость, – твердо ответила боярышня. Она с каждым мгновением, с каждым словом становилась больше похожа на себя настоящую – круглую, румяную, теплую. И впрямь – яблочко наливное… – И я сейчас точно понимаю, что правильно сделала. Княгиня, она… Такая красивая – и такая несчастная. Что ж это выходит, она его любит, а он – нет? За что Матушка ее так наказала?!
– За гордыню, – неожиданно вставила Стеша. Выглядела рыжая совсем не такой расстроенной, как девушки, лишь самую малость задумчивой.
– То есть?
– Да она в молодости на Людмилу была похожа, – невозмутимо ответила Стеша.
– А ты откуда знаешь? – нахмурилась Ульяна.
– Так мамка моя при старой княгине Красновой была, пока та в столице жила, – не растерялась рыжая. – И про всех порассказала. Заносчива Софья была и самоуверенна, очень хотела великого князя на себе женить, мол, один он ее достоин. Ну вот и исполнила Матушка ее волю честно. Да вы по ней не убивайтесь, не так уж тяжко она живет и не столь мила, раз среди свиты своей свары допускает. Только дозвольте, боярышня, честно сказать, что думаю о вашем поступке?
– Говори уж, – махнула рукой боярышня.
– Все вы верно сделали. Оттого, что княгиня с князем – два сапога пара, подлость меньше не становится. Да и счастья вам бы от него никакого не было, только себя бы погубили. Оно ж не зря в народе говорят, что на чужой беде счастья не построишь. А вы красивая и добрая, дай Матушка вам мужа хорошего, любимого и любящего.
