– В своих покоях, княже, – без труда понял, о ком речь, Вьюжин, уже шагая следом за великим князем к выходу.
Сухов тоже не отставал, у них обоих было слишком много дел, чтобы лезть еще и в объяснения Ярослава с сыном. Сами как-нибудь договорятся, не дети. А не договорятся – так там и никакой миротворец не поможет.
У Дмитрия ночь выдалась тоже бессонной, он и ложиться не пытался. Как заперли его в спальне за полночь, так и метался по комнате от стены к стене, ругался сам с собой – спервоначала мысленно, а после и вслух, все одно никто не подслушает.
Разговор с Вьюжиным дался ему тяжело. Поначалу боярин ужасно злил – с наследником никто и никогда не позволял себе разговаривать в таком тоне. Холодно, властно, в лицо называя самонадеянным дураком и слепцом, и Дмитрий огрызался, и наговорил тоже всякого…
Вот только чем больше боярин спрашивал и чем больше говорил, тем глубже прорастали сомнения. Уже хотя бы в том, что князя оставлять в живых никто не собирался, он Дмитрия убедил. А тот пусть и был зол на отца, но никогда не желал ему смерти и в конце концов подробно рассказал, кто, где, когда и что планировал – во всяком случае, то, что знал.
А что знал мало, стало понятно из множества вопросов Вьюжина, ответить на которые не получалось совсем не из желания что-то скрыть. И это, пожалуй, куда лучше всяких слов и увещеваний показывало, что он – просто дурак, которого ловко использовали. Сознавать это было тяжело и горько.
И оставшись наедине со своими мыслями, Дмитрий пытался то ли успокоить себя отсутствием выбора и слишком большим опытом тех, с кем пришлось столкнуться, то ли убедить, что Вьюжин намеренно наговорил гадостей, а на деле все не так ужасно. Но и то и другое выходило плохо.
К утру княжич совсем извелся, на душе у него было паршиво, а от одиночества и неопределенности грядущего хотелось лезть на стену. Он стоял у окна, глядя на сад, и из последних сил сдерживался, чтобы не начать ломиться в дверь и не потребовать у стражи позвать хоть кого-то – Вьюжина, жрицу Матушки или даже палача, когда дверь распахнулась сама. Дмитрий резко обернулся – и замер.
И впрямь лучше бы палача послали…
Великий князь стоял на пороге в затрапезном виде – простые штаны, рубаха без вышивки, но все одно с простым мужиком не перепутаешь. Не из-за хорошей кожи сапог, которые с остальным видом не вязались; из-за взгляда – испытующего, властного, строгого.
Под взглядом этим Дмитрию еще гаже стало, стыд сдавил горло холодной ладонью. Ярослав тихо прикрыл дверь, бросив страже «никого не пускать», и все это, а больше собственная робость, вспыхнуло внутри наследника злостью и обидой. Он выпрямился, упрямо поднял подбородок, встретил новый взгляд отца прямым, твердым взглядом. Великий князь медленно приблизился, и от этого холодом пробрало по спине, а в ответ – сильнее полыхнула злость.
– Пришел приговор огласить? Как меня казнишь?
– В глаза тебе заглянуть пришел, – выцедил тот, приблизившись вплотную.
Стремительное движение, которого Дмитрий заметить не успел, – и княжеская ладонь вцепилась в волосы на затылке, собрав горстью. Сгреб, как кутенка за загривок, притянул ближе. Роста они были одного, да и слабаком княжич не был, вот только с отцом тягаться не осмелился, лишь ухватился за его предплечье обеими руками, набычился, упрямо глядя в лицо.
– Объясни, – с расстановкой, медленно заговорил Ярослав, – за что ты настолько меня ненавидишь, что нож в спину воткнуть готов? Своими руками убить?
Дмитрий мог бы возразить на любой другой упрек и начал бы спорить, но здесь ему сказать оказалось нечего. Разве что признаться, что доверчивый дурак и ничего такого он не думал.
– Я не… – пробормотал он, но запнулся, смешался, опустил взгляд.
Князь разжал руку, отступил на полшага.
– Ругал. Учиться заставлял. Развлекаться запрещал. Ну ладно, ты молодой еще, без ума, не понимал зачем, злился. Но я не понимаю, неужели настолько? А если тебе власти захотелось – так что ты от нее бегаешь к своим лошадям?! – Он все больше распалялся, говорил быстрее и жарче, взмахивал руками и вовсе уже чуть не рычал. – Ну! Чего молчишь? Я дурак, не понимаю? Так объясни! За что?! – Последний оклик стегнул звонко, как плеткой.
– Я не… – опять заговорил Дмитрий в повисшей тишине, опять осекся, когда голос дал петуха. Но пересилил себя и все же выдавил едва слышно: – Я не хотел. Не хотел твоей смерти. Ты не должен был… Они мне обещали, что ты… – В горле встал колючий комок, не давая говорить.
Княжич стиснул зубы, сжал кулаки, отвернулся, чувствуя постыдную резь в глазах. Мечтал провалиться сквозь землю и даже шевельнуться не мог, будто и впрямь пол расступился и начал тянуть в себя. Как подошел отец – не заметил, вздрогнул, когда на затылок опять легла тяжелая рука, потянула, разворачивая.
– Дурень, – тихо уронил Ярослав, прижав голову сына к своему плечу.
Тот на мгновение замер напряженно, а потом длинно-длинно выдохнул, обмяк, словно на том воздухе только и держался, обнял отца обеими руками, вцепился в полотняную рубаху и шепнул едва слышно в крепкое плечо:
– Прости…
– Какой же ты еще мальчишка, а! – проговорил князь, обняв его в ответ крепче. – Только что вытянулся и на девок заглядываться стал, – добавил с тихим смешком.
Ярослав давно такого страха не чувствовал, как в те минуты, когда шел в покои наследника. Мысль о том, что сын хотел его убить, иглой сидела в сердце – не продохнуть. Все остальное, что Вьюжин говорил, он как будто слушал, как будто понимал и взвешивал, противоречия искал, но мысли все время об одном были. Да, боярин что-то такое говорил, будто княжича обманули и не столь уж он виноват, и хотелось бы поверить, что это все не со зла, а по дури, но ждал все равно худшего. И гадал, пытаясь это худшее для себя объяснить.
Что он сделал не так? Да, бывал очень строг, что-то запрещал, но когда успел обидеть настолько? Он не понимал, не мог даже предположить, и оттого делалось еще тяжелее.
И теперь князь чувствовал, что с плеч свалилась целая гора, и от облегчения даже ругаться не мог. Да оно, наверное, и к лучшему: княжич бестолковый, наивный, но сейчас, кажется, и сам понял, каких дров наломал, куда уж его ругать больше…
– Что мне с тобой делать, а, Мить? – заговорил Ярослав через некоторое время, взял сына за плечи, чуть отстранил, чтобы опять заглянуть в лицо. Смущенное, чуть помятое, глаза виновато опущены…
Наследник не ответил, только неопределенно повел плечами, а князь продолжил раздумчиво:
– Ты же закон нарушил, ты понимаешь? И человеческий, и Матушкин. Сгоряча ли, по недомыслию, но нарушил. Ну, чего молчишь? Изучал же законы, аж вон князем стать задумал прежде времени, значит, в знаниях своих уверен, – не сдержался он от легкого тычка, в ответ на который Дмитрий только покривился недовольно и еще ниже повесил голову.
А потом вдруг вскинулся и уставился на отца выжидательно:
