– Я не сержусь, – честно ответила алатырница Павлине и вопросительно уставилась уже на Людмилу: – Но неужели все из-за такой малости? Я думала, такое только в сказках бывает…
– Да ты мне не ровня, больше слушай эту сумасшедшую! – поджала губы красавица. И даже сейчас, с капризным и злым выражением на лице, она все равно была чудо как хороша. – Это Светка тебя вон ревновала к покойному мужу, а мне ты не соперница ни в чем!
– Где уж мне! – улыбнулась Алёна себе под нос. – Да ты не волнуйся, я уж скоро уеду отсюда, глаза мозолить не буду.
– Вот и проваливай обратно в свой хлев, или где ты там живешь, – продолжила в прежнем тоне Людмила. Она видела, что собеседницу обидные слова не трогают, и оттого сердилась еще больше – не привыкла она ни к взглядам таким, ни к насмешкам скрытым. Понимала, что незаконнорожденная княгиня издевается, а как ответить – придумать не выходило.
– В конюшне, наверное, раз уж кобыла, – подсказала алатырница и не удержалась от новой улыбки, уже вполне явственной и открытой.
– И верно, знай свое место! Как только Светлов на такое позарился-то? Не иначе из-за наследства да княжества!
Дольше продолжать пустой разговор Алёна не стала, бросила на боярышню сочувственный взгляд и смолчала, позволяя оставить за собой последнее слово.
Ругаться с девицей Людмилой не хотелось. Можно было бы выбрать слова позлее, нетрудно угадать, куда можно больнее ужалить. Алёна не так много людей встречала, как Вьюжин, и не так хорошо их знала, но зато учителя у нее были в этом хорошие, особенно бабушка. И накрепко запомнились ее давнишние слова, сказанные после забытой уже ерундовой ссоры с одной из сверстниц: такая беспричинная, пустая злость в счастливых людях не живет. Может, и сам такой человек не понимает, отчего ему хочется уязвить хоть кого-то, а это в нем своя боль занозой сидит и колет. И нащупать эту занозу вряд ли будет трудно.
Но ругаться не хотелось не из этой жалости, просто Алёна вдруг ясно ощутила себя взрослой рядом с маленьким ребенком. Людмиле же, верно, лет семнадцать, а пять лет в этом возрасте – много. Да и росла девица в родительском доме, света белого не видела, где ей взрослеть? Так что еще пяток смело можно сбросить, о чем и уколы ее детские говорят, и попытки задеть – тоже. Подарки эти будто бы загадочные, запах на празднике… Да, неприятно было и обидно, но если бы не все прочее – Алёна бы и внимания на это не обратила. С лешим только серьезную и по-настоящему опасную выходку затеяли, так ведь не вышло, только себе хуже сделали.
Ну а с ребенком собачиться, тем более обижать намеренно, – последнее дело. Пусть ее, повзрослеет еще.
С этими мыслями Алёна закончила завтрак и тихонько выскользнула из трапезной прежде княгини, которая явно не спешила к другим делам. Все одно Софья по сторонам не глядела.
Ноги норовили повернуть к Моховым покоям, но алатырница сдержалась, да и робость вдруг одолела. Ну вот явится она к нему и что скажет? А вдруг он опять в чарке с вином забыться пытался?..
Последняя мысль, хоть Алёна ее и гнала, больно жалила. И вроде скрылось за более свежими впечатлениями столкновение на празднике, но нет-нет да и выглядывало, вызывало беспокойство и тяжелые, неприятные мысли.
До своих комнат Алёна в конце концов брела с четверть часа, замедляясь у каждого окна, выглядывая наружу в глупой надежде, а у перехода в соседний терем и вовсе простояла несколько минут, то замирая у ближайшего окна, то вновь сдвигаясь с места.
А на пороге своих покоев неожиданно попала в руки непривычной, взрослой Степаниды.
– Ну и где ты бродишь? – Рыжая уперла руки в бока. – Собираться же надо!
– Куда? – опешила Алёна. – Что, мне уже нужно ехать?.. Прямо сейчас? – выдохнула испуганно. Как же она, ни слова не сказав…
– Какое ехать! С женихом-то знакомиться пойдешь?
– С каким… С этим, со Светловым? – сообразила она. – Но я замуж за него не выйду, и Вьюжин говорил…
– Так я ж тебя не замуж зову! – рассмеялась Степанида. – Алексей Петрович ничего нового не сказал на сей счет, так что на встречу идти надо. Он, верно, запамятовал просто, забегался, но я уже не девочка за ним по всему дворцу резвой козочкой скакать, чтобы спросить, изменились ли планы или нет. Так что пойдем, как задумано. Не на край света же, в соседний терем.
Алатырница вздохнула и спорить не стала. И впрямь не в храм к Матушке тянут, можно и познакомиться, отчего нет, тем более и любопытно же, что там за друг такой у Вьюжина? Да и всяко лучше среди людей быть, спокойнее, чем одной по горнице метаться в зряшном волнении.
Для смотрин выбрали странную горницу, небольшую и сумрачную: окна ее выходили на север, а все внутри было темным. Но это не угнетало, наоборот, напоминало тенистую лесную прохладу и радовало, день обещал быть жарким. Темного дерева пол, из такого же – три резных тяжелых скамьи: две – в дальнем углу и одна чуть в стороне, под окном. Стены синие, разрисованные бледными красными и желтыми цветами, а на сводах вверху – охотничьи картины. Тут три неделянских пса с медведем сцепились, рядом – свора борзых летит по-над заснеженным полем, а за ними следом три всадника к самым гривам приникли.
Алёна поначалу так залюбовалась работой неизвестного мастера, уж больно живо все было нарисовано, что на липового своего жениха внимания почти не обращала. Поздоровалась вежливо, когда тот, заскучавший, радостно поднялся навстречу женщинам, но украдкой продолжала не его, а стены рассматривать. Разговор завела Стеша, они с боярином оказались хорошо знакомы и дружны. Заговорила о постороннем: о минувшем празднике и его приметах, каких в народе имелось великое множество и по каким можно было если не весь грядущий год, то уж остаток лета расписать наверняка, – чего ждать, а к чему готовиться глупо.
Насчет боярина Светлова Степанида не обманула, он и впрямь оказался приятен в обхождении и хорош собой, с крепко въевшимся в кожу загаром и искренней белозубой улыбкой. Среднего роста, одет аккуратно, без крикливости и пестроты, однако же дорого и добротно – рубашка светлая с шитьем, кафтан под цвет глаз синий, шитый черной и серебряной нитью. В пику своей фамилии, волосы он имел черные, коротко подстриженные. Густую бороду тоже аккуратно подстригал, как нынче принято было в столице.
Светлов дал понять, что знает и о месте рождения своей якобы невесты, и о службе ее в Моховом уезде, и расспрашивал больше о тех местах. Алёна поначалу дичилась и настороженно поглядывала на Стешу, но та и сама проявляла любопытство, так что алатырница потихоньку втянулась в беседу, а вскоре разговор ее на самом деле увлек. За минувшие дни она привыкла сдерживать янтарь в крови, не вспоминать о службе и доме, чтобы ненароком себя не выдать, и теперь с радостью воспользовалась возможностью вернуться к себе настоящей.
Как и все бояре, Светлов в молодости успел послужить в княжеской дружине. Витязя из него не вышло, но зато он, по собственному признанию, был щуплым, легким и выносливым, а еще лихо держался в седле, так что служил вестовым. Алёна сомневалась, что служба его была такой уж простой и беспечной, как Степан рассказывал, но он обладал редким и счастливым даром – видеть в происходящем веселое, запоминать и рассказывать так, что слушатели не могли не смеяться. Сама алатырница тоже вспомнила несколько забавных баек, и вскоре они болтали вполне приятельски.
