— Пошла отсюда.
Навязчивая сводная сестренка надула губы.
— Ну, и пожалуйста, больно ты мне нужен, просто мама попросила попробовать с тобой подружиться. Но ты злой и нехороший, толку что красивый.
— Вот и топай отсюда.
* * *
Вечером, возвращаясь из ванной, не удержался, решил потравить себе немного душу, заглянул в бывшую комнату родителей. За полдня нежданно приобретенная сестренка успела превратить ее в нечто невообразимое. На новые шторы прицепила каких-то пластмассовых зверьков, полки заставила рисунками, коробками, шкатулками, книжками, уродскими статуэтками и фотографиями, рамки к которым, видимо, делала самостоятельно, до того неаккуратно и нелепо они выглядели, везде разбросала свою одежду и игрушки. На большом комоде стояли клетки с ее животными, в беспорядке валялись корма и другие принадлежности для ухода за ними. Кошек, слава богу, ей не разрешили тащить в дом… Подобное нагромождение вещей коробило мою врожденную педантичность.
Бесцеремонно, с брезгливой ухмылкой на лице, прошелся по комнате, разглядывая хаос, который она успела развести в своей комнате. Инна сидела на кровати с какой-то книжкой в руках, но не читала, настороженно следила за моими передвижениями.
— Ну как, Лягушонок, тебе понравилась твоя коробчонка?
— Какая коробчонка?!
— Новая комната.
— Да, понравилась, с балкончиком.
Спустить бы ее с этого балкончика.
— Дома у меня не было балкона, мы вообще вместе с мамой спали в одной комнате.
— Теперь твоя мамочка будет спать с моим папочкой, — в голосе издевка и желание задеть.
—Ты ревнуешь своего папу к моей маме?!
Это она меня задела, прямо в больное место попала. Иногда Инна поражала своей проницательностью.
— Нет, конечно, — фыркнул я.
Нет, конечно, все немного сложнее, во мне горела обида за маму, за наше, наверное, не очень-то счастливое прошлое, которое так быстро забыли, устремившись в будущее.
— А ты времени не теряла, за несколько часов превратила такую милую комнату в свинарник.
Инна снова насупилась, исподлобья недобро за мной поглядывая.
— А у тебя комната слишком скучная. Красивая, но скучная, так же как и ты, — и показательно зевнула.
Эта девочка с девяти лет умела мастерски играть на нервах, прирожденная стерва.
— Просто у тебя интересы слишком примитивные.
— Судя по комнате, у тебя примитивные, а у меня, наоборот, разносторонние…
— Причем излишне разносторонние. Хватаешься то за одно, то за другое, и нигде ничего толком не получатся.
— Бабушка Маша, наоборот, говорит, мне удается все, за что не возьмусь.
— Бабушка Маша человек субъективный, она тебе безбожно льстит, а ты всему веришь, наивная чукотская девочка. Рамки, видимо, сама делала, уродские.
Сводная сестренка зло сощурила глаза. Подошел к комоду, из клетки на меня поглядывал маленький белый хомячонок. Глаза черные бусины словно осуждали: «Зачем ты так с нашей хозяйкой?! Она хорошая девочка». Спустить бы вас вместе с хозяйкой с балкончика…
— Как зовут твоих уродцев?
— Сам ты уродец!
Самодовольно ухмыльнулся:
— Ты же недавно говорила, что я красивый.
— Моральный уродец.
Немного опешил, никак не ожидал такого ответа от девятилетней девчонки.
— Ты хоть знаешь, что такое мораль?
Инна, видимо, имела весьма смутные представления об этом понятии, отвечать не спешила.
— Мораль сей басни такова, не родись красивым.
— Ты ею точно не родилась.
— Мама говорит, что я потом обернусь павлином.
Фыркнул смехом.
— Почему павлином?
— Жар-птицей. Но ведь жар-птицы не существует, а самая красивая птица это павлин.
— Глупенькая, разве ты не знаешь, что самка павлина на самом деле серенькая неприметная птичка. Красивые только самцы. Быть тебе страшной лягушкой до скончания веков.
Но я, конечно, ошибся, ей удалось обернуться огненной жар-птицей, соприкосновение с которой опаляет, напрочь лишает воздуха и силы воли.
— А ты прямо Мистер Совершенство.
Чуть выпятив грудь, самодовольно ухмыльнулся.
— Именно.
— Надутый Индюк.
— Это уже было.
— Повторенье мать ученья, — и показала язык.
Милая-милая сестренка, как же мне повезло… Как же мне хочется ее придушить.
— Н-да, с манерами у нас по-прежнему проблемы. Надеюсь, плеваться не станешь, как на свадьбе.
Направился вон из комнаты, но на пороге оглянулся, захотелось еще немного потравить «ненаглядную» сестричку.
— Спокойной ночи, Лягушонок. Хочешь, как заботливый старший братик спою тебе колыбельную?
Слова песенки пришли мне в голову, когда я мылся в душе.
Инна, почувствовав подвох, ничего не ответила, а молчание, как известно, знак согласия.
— Спят усталые лягушки, мухи спят.
— Сам ты большой жаб.
— Это тоже уже было, — и продолжил петь:
— Тараканы на подушке, ждут лягушат.
Мама-жаба спать ложится,
Чтобы ночью нам присниться,
Ты ей пожелай
Баю-бай.
Пел я, видимо, не очень хорошо, и, наверное, поэтому Инна кинула в меня подушкой. Увернулся, стремительно нагнулся, и запустил обратно, прямо в неказистую мордашку попал. Даже несмотря на то, что подушка легкая да мягкая, брошенная быстро и с вложением силы, припечатала она сестренку хорошо. Инна захлопала ресницами, того и гляди заревет.
— Что здесь происходит? — на пороге спальни стояла тетя Наташа.
— Да ничего страшного, зашел пожелать новоприобретенной сестричке спокойной ночи. Она у вас всегда такая неряшливая?! — очертил рукой полукруг, указывая «любимой» мачехе на сотворенный ее дочкой бардак.
— Боюсь что всегда, — мягко улыбнулась симпатичная новая папина жена. — Буду рада, если поможешь приучить ее к порядку.
— Ремнем не пробовали?
Улыбка сползла с лица мачехи.
— Не пробовала. И ты тоже не смей! Я никому не позволю обижать мою дочку.
Лицо рыжей торжественно блеснуло.
— Больно надо.
— Спокойной ночи, Димочка, — на красивом женском личике снова появилась добродушная улыбка, хотя в голосе уже не было прежней теплоты.
