И вдруг… Это мучительное пламя из меня вырывается. Затяжной вспышкой мир взрывает. Красный, красный, красный… И чернота.
Андрей отрывается от моего рта. Тяжело роняя голову мне на плечо, с протяжным хрипом стонет и затихает.
Моргая, пытаюсь понять, что именно только что произошло. Догадываюсь. Со скрипом принимаю. Заторможено с шоком справляюсь.
Не сразу замечаю, как поднимает голову Андрей. Пока в душу мне взглядом не врывается. Кажется, после произошедшего там и так полная разруха. Но, видимо, не до конца. Рейнер находит, что свернуть. Так, чтобы в груди снова заломило.
Благо длится это недолго. Он подается назад и выходит из меня. Легкостью и свободой наслаждаюсь ничтожное мгновение, потому как Андрей сходит с кровати и командует:
— В душ пойдем.
Едва ступаю в душевую кабину, Рейнер заталкивает меня в угол. Неосознанно опускаю взгляд вниз и застываю. Он в моей крови. Из меня же его семя вытекает. Обменялись. Это ведь должно было что-то значить… А не так…
Встречаемся глазами, и я неосознанно начинаю плакать.
От стыда и какого-то непереносимо острого чувства одиночества. Хочется, чтобы кто-нибудь обнял и утешил.
— Настолько плохо?
Физическая боль притупилась практически сразу, но я вру, усиленно кивая, чтобы не догадался о моих истинных чувствах. И все же по глазам вижу, что догадывается… Каменеет, дыхание задерживает и отворачивается.
— Давай. Мойся. И спать пойдем. Завтра будет легче, — голос такой холодный, ледяным ознобом накрывает.
Отворачиваюсь и, продолжая незаметно глотать слезы, намыливаюсь. Весь процесс купания проходит в режиме тишины. Слух забивает только монотонный шум воды.
Почему я? Почему он? Почему так?
Хочу… Нет, обратно домой я не особо рвусь. Эта мысль настолько поражает мое неокрепшее сознание, что слезы пропадают.
Со мной явно что-то не так… Как еще объяснить полученное, вопреки здравому смыслу, удовольствие?
В спальню возвращаемся так же молча. Я ложусь на свою половину, отворачиваюсь, укрываюсь одеялом едва не выше носа. Но согреться не получается. Меня трясет, аж зубы стучат. Это, конечно же, нервное напряжение выходит.
В спину дополнительной волной мурашек прилетает жесткий голос Андрея:
— Ты перестанешь?
— Не могу…
Шумный раздраженный вздох, и он, придавливая своей тяжелой рукой, неожиданно подтягивает меня к себе. Я пищу и протестую, решая, что он вздумал повторить.
— Замри, — цедит он, грубо укладывая меня себе на грудь.
Это непривычно, неприятно и даже странно. И вместе с тем мне сходу становится тепло. А еще… ощутимо легче.
8
Рейнер
— Как вообще? — Сауль откладывает папку с договорами и стопорится на мне взглядом. — По морскому экспорту сам вижу. Как с остальным?
— Да как… Снова грузопоезда с кругляком[1] на китайской границе мурыжат, — выбивая из пачки сигарету, поднимаюсь и отхожу к окну.
Саульский с привычным хладнокровием прослеживает мое перемещение. Задумчиво кивает и следом из-за стола выходит.
— С нашей стороны? — подкуривая, в окно смотрит.
— Угу, — глубоко втягиваю едкий дым.
— А что с документами? Порядок?
— Все доходы легализировать нельзя, — достаточно прямо отвечаю я.
Саульский усмехается и качает головой.
— Да, нельзя. Поэтому, когда ты у меня пять лет назад ссуду брал, я тебе советовал, в какие сферы лучше вложиться и где проще всего наращивать капитал.
Знаю, что несерьезно сейчас говорит. Хоть чаще всего понять юмор Сауля невозможно.
— А я сказал, что героин и шлюхи — не мое.
— И как? Сейчас, в ретроспективе, мнение не поменял? Пять лет зверем мечешься, чтобы удержать один из крупнейших субъектов городской экономики.
— Я «держу» только север леса. Не поменял.
— Ты — север, остальное — государство. Вот сейчас поговаривают, что власти хотят ввести запрет на экспорт необработанной древесины, — озвучивает то, что я и сам слышал. — Что дальше?
— А что дальше? Будем больше перерабатывать и производить. Кроме того, у морского экспорта есть свои преимущества.
Сауль молча докуривает. Думает, не спешит с выводами и советами. Потому и ценю его мнение, умеет концентрироваться. Не говорит, как бывает у других, что-либо, абы сказать. Полноценно включается в ситуацию, ставит себя на мое место и только потом сообщает, как бы сам поступил.
— Может, это тот самый знак заранее начать перестраивать работу комплекса? Уже сейчас. Понятно, что терять доход неохота. Но иногда риск не то что не оправдан. Очень опасен.
— Надо подумать. Трезвая мысль, — соглашаюсь, тормознув собственных скакунов.
— Вот и подумай. Хорошо подумай.
Вначале нулевых Сауль едва ли не весь Владивосток «держал». Много людей под ним ходило. Обзаведясь женой и детьми, как он сам рассказывает, выменял статус криминального авторитета на другие ценности. Нынче Роман Викторович законопослушный гражданин и примерный семьянин. Из каждого утюга личные фото- и видеоматериалы Саульских лезут. Видимо, людям они интересны. Я и сам, признаться, люблю бывать у них дома.
— Я тебе сейчас скажу, ты не пропускай. Отложи, подумай. Знаю, как это со стороны выглядит, когда кто-то тебе, умному и борзому, свои личные взгляды навязывает, — ухмыляется и подкуривает вторую сигарету. — Ты молодой и горячий, Рейнер. Любишь, чтобы все по-твоему было. Я это прекрасно понимаю. Сам таким каких-то десять лет назад был. Молодость, — выдыхая облако никотина, качает головой. — Будь умнее, работай на перспективу. С годами пыл поумеришь, захочется спокойной жизни. Тебе сколько сейчас?
Я, злой и невежливый, не умею благодарить. Но в тот момент определенную признательность к нему чувствую. Хоть башню рвет действовать махом и получать все и сразу.
— Двадцать восемь.
— Молодость, — повторяет и снова качает головой. — Почти как моя Юлька, — имя жены необычайно мягко выговаривает. — Она сейчас серьезнее меня под себя городские порядки метет, — усмехается. — Везде пролезет.
— И что делаешь?
— Жду, пока надоест.
Вспоминая реактивную Саульскую, хмыкаю и сам неосознанно усмехаюсь.
— Слышал, Ставницер духом воспрял, — подкидываю, когда пауза в очередной раз затягивается. — Говорит, в боксе толковый парень появился.
— Кстати, да. На следующей неделе летим в Москву поддерживать. А ты как? С нами давай? Тоже ведь в свое время немало ринг протоптал.
— Да я так, несерьезно. Одни Олимпийские, — отмахиваюсь.
