— А я при чем? — находит в документе свое имя. — Зачем?
— Просто подпиши.
— Ты можешь объяснить, что это такое?
— Моя часть договора. Договора, который был озвучен в Москве, — взглядом даю понять, что ей же выгоднее не развивать тему.
Но она, вероятно, настроена «кусаться».
— Так мало? — жалит ехидно.
— Это не все.
— Что еще? Машина? Полцарства?
— Полцарства, — с самым серьезным видом киваю.
Даю знак, чтобы вновь Костя подключался.
— Андрей Николаевич передает вам сорок девять процентов акций «Север-Лес». Безвозмездно. И, естественно, по взаимному согласию сторон. От вас требуется лишь подпись. Здесь, — указывает на нужное поле.
Однако Стародубцева в его сторону даже не смотрит. Пребывая в полном шоке, меня глазами терзает.
— Что за… Это шутка? Андрей? — шумно вздыхает. Заламывая пальцы, голосом слабость выказывает. — А остальное? Пятьдесят один процент?
— Остаются у меня.
— Ты с ума сошел? Это же… Чистое безумие!
Кому-то другому я бы сказал, форменный идиотизм. Но сейчас этот договор касается меня и Стародубцевой. А по ней у меня все решения приняты.
— Я обдумал твое условие. Свою цену выставил. Твой ход, — намеренно не оттеняю голос лишними тонами. Максимально хладнокровно изъясняюсь, словно обыденную сделку заключаем. Хочу, чтобы моя уверенность ей передалась. Ва-банк иду, конечно. И ее на то же подбиваю. — Или дашь заднюю? Нехорошо, Натали.
Срабатывает. Порывисто черкает подпись на всех бумагах, которые ей оперативно подсовывает Костя. Лишь откладывая ручку, поймав мою ухмылку, будто опомнившись, сдавленно интересуется:
— Это потом можно будет обратно вернуть?
— Можно.
Если я позволю. А это в мои планы не входит.
— Ладно, — заметно расслабляется. — Теперь я могу идти?
— Пятнадцать минут посиди. Вместе поедем.
[1] Плести семерки (вор. жарг.) — врать.
22
Барби
Не собиралась ведь в ближайшее время наведываться к отцу и тете Люде. Но мачеха принялась названивать и упорно зазывать в гости.
— Новости есть. Хорошие! И вообще, ты там губы зазря не дуй. Знаешь же, что добра тебе желаю. Характер у меня такой, не умею я эти сюси-пуси…
Не умеет, но зачем-то придает голосу нарочитой и совершенно неестественной медоточивости. От этих скрипуче-дерганных звуков аж скулы сводит.
— Теть Люд, я не обижаюсь. Мне, правда, некогда. Учеба все время отнимает…
— Все успеешь. Успеешь! Давай, не зазнавайся. Помни, кто тебя взрастил. Мы тут соскучились.
Господи…
— Хорошо. Заеду сегодня. Ненадолго, — сразу же ставлю перед фактом. И тут же все порчу, начиная словно бы извиняться: — У меня, правда, очень туго со временем. Правда.
— Ой-ой, прям уж… — фыркает мачеха в трубку. Но, быстро спохватившись, вновь скатывается на показную доброжелательность. — Ждем тебя, дочка.
Дочка… Да уж…
Ругаю себя и все равно еду. Сразу после пар набираю Андрею сообщение, чтобы предупредить о том, что сегодня задержусь. Идея ему явно не нравится, однако он все же выражает сдержанное согласие. Просит лишь не засиживаться. Я и не планирую. Заранее настраиваюсь, не принимать близко к сердцу подготовленное тетей Людой выступление. Пусть хоть желчью изойдет, не буду реагировать и расстраиваться. Мне все равно. Я для себя выводы давно сделала. Никаких ложных ожиданий и разбитых надежд.
Тетя Люда ведет себя подозрительно обходительно. Спровадив отца в магазин, под предлогом того, что закончился хлеб, увлекает меня в кухню. Чаями да пирогами угощает.
Я бдительности не теряю. А уж когда вижу в хлебнице полторы буханки хлеба, еще сильнее напрягаюсь.
— Отцу назначили день операции. Уже анализы сдаем. Будем в среду ложиться. Сказали, что все быстро пройдет. Через две недели на завод вернется. Но, знаешь… В его возрасте, да и после операции — тяжело, наверное, будет…
— Да, две недели — совсем мало, — вырывается у меня вместе с изумленным смешком. — Вы чего? Пусть отлежится нормально. Можно ведь после стационара оформить обычный больничный…
— А жить на что прикажешь? — горестно вздыхает мачеха.
Я настолько теряюсь, что не сразу со словами нахожусь.
— Андрей ведь много дал…
— Да что он там дал, — пренебрежительно отмахивается от суммы, которую еще месяц назад сама называла «огромными деньжищами». — Квартиру купили. Врачу за операцию отстегнули. Анализы, медпрепараты… Сейчас, знаешь ли, все только за деньги! — с возмущением размахивает руками. — И потом мебель, технику докупали… А в ванной мне плитка не понравилась. Ремонт сделали. Так за срочность дополнительно содрали! Кругом одни шарлатаны! Работать никто не хочет, а вот цены взвинчивать… Будто в этом городе одни Рокфеллеры!
— Неужели совсем ничего не осталось? — не справляясь с шоком, уточняю напрямую. — Совсем-совсем? Такая большая сумма…
— Ой, да какая сумма, — вспыхивает тетя Люда от раздражения. — Ты в этой жизни сама ни за что не платила. Тарифов не знаешь! За свет вот пришло — дед за сердце схватился. Едва откапала.
Последнее у меня вызывает полнейшее недоумение. Каким боком дед и то, что мачеха приучилась у него вырывать на коммуналку, связано с деньгами, которые дал Андрей?
— А как же папа работать будет? Это ведь швы, свежая рана…
— Так вот, ты бы спросила у своего Рейнера! Может, есть у него какая-то непыльная работенка за приличные деньги? Ну что, я тебе намекать должна?! Самой отца не жалко?
— Почему не жалко? Жалко, конечно. Но как я спрошу? Я не могу…
— Что сложного-то?! — вплескивает руками. — Открываешь рот и просишь! Заметь: не спрашиваешь, а просишь! Прояви хоть немного смекалки и женской хитрости. Ну, сколько мне тебя учить…
— Я попробую… — вздыхая, отставляю чашку с едва пригубленным чаем. — Для папы.
— Ой, давай, ты побыстрее, — торопит тетя Люда, набравшись наглости. — Может, успеем его до больницы оформить с сохранением непрерывного стажа. Чтобы больничные нормальные капнули за эти две недели. А потом что-то такое ему… — бегает глазами по помещению. — Может, в охрану? Хотя… По суткам — то еще удовольствие работать! Что он будет делать два дня дома? — пускается в серьезные размышления.
— Хорошо. Я спрошу… — выхожу из-за стола.
— Попрошу, — поправляет мачеха с нажимом и тоже поднимается.
— Да, попрошу.
— Еще это… — ловит за руку уже в прихожей. — Мы бы с отцом куда-нибудь отдохнуть съездили… Последний раз на море были десять лет назад.
