Пью я это вино. Лакаю, как обезвоженная псина. Что еще остается? Мои собеседницы не скромничают, выпивают немало, вот и я занимаю руки и рот. Изысканные блюда не лезут, спасаюсь питьем.
— Наташенька, а наряд уже подобрали? — прилетает вопрос от старшей из дам.
— Кхм… Нет еще. Не успела, — мямлю первое, что приходит на ум.
— Как же так? Времени мало осталось. А это очень важно!
— Да как-то…
— Хорошо, что у Лизаветы Константиновны свадебный салон, — стреляет глазами в сторону подруги. — Ты же поможешь девочке, Лизун?
— Конечно. Для невесты Андрея Рейнера — сочту за честь! Подъезжай прямо завтра.
Молча прослеживаю за тем, как пятидесятилетний «Лизун», словно фокусник, извлекает из недр своего объемного наряда визитку и кладет передо мной на стол.
— Спасибо, — благодарю из вежливости без положенного энтузиазма и под пытливыми взглядами убираю в сумочку.
Да что вы все от меня хотите? Мало вам эмоций?
Вы в сердце мне загляните. Воет и стонет, усиленно качая кровь.
Андрей, Андрей…
Рейнер невыносимый…
Что за человек, черт возьми?!
Когда мне уже кажется, что вот-вот свалюсь в обмороке под стол, ужин заканчивается. Намеренно молчу по дороге домой, чем крайне удивляю своего мужчину. Ну что ж… Расчет не на то. Просто не хочу выяснять отношения при водителе. В этот момент я яростно против посторонних глаз и ушей. И это отнюдь не воспитание во мне говорит. Да даже не смущение. Жду, прежде чем задать первый вопрос, потому как хочу видеть лицо и глаза Андрея. Сосредоточиться только на нем. Отследить все реакции. Каждую секунду. Не знаю, откуда такое рвение поднимается. Но мне это критически необходимо.
Наконец мы оказываемся наедине в слепой темноте холла. Едва Андрей ступает в гостиную и включает свет, прицельно двигаюсь за ним и нарушаю тишину:
— Это правда?
Он оборачивается. Пронизывает меня каким-то странным примирительно-остерегающим взглядом.
Вместо ответа пытается силой приглушить мою тревогу:
— В спальне поговорим. Ты же не хочешь, чтобы нас слушала вся обслуга?
В этот час в доме остается только Ася. Тетя Света уезжает сразу, как заканчивает с ужином, а сегодня надобности в этом и вовсе не было. Ася обычно в одиночку заканчивает уборку в кухне. Ближе к восьми вечера. Сейчас только семь.
— Так, может, стоило бы уже избавиться от лишних ушей?
— Ты говоришь о ком-то конкретном? — прищуривается Рейнер.
— Ты знаешь, о ком. Не вынуждай меня называть имена и причины, — последнее выпаливаю практически с угрозой.
— Уволить? — все, что он спрашивает.
На мгновение теряюсь. Поздно натягивать «белое пальто». Не получится оставаться хорошей, делая грязную работу чужими руками.
Пора признать, я не хочу видеть Асю в этом доме, даже зная, что сейчас между ней и Андреем никакой близости нет. Не хочу! Меня раздирает от ревности каждый раз, как девушка мне на глаза попадается. Я устала от этого. Хожу, будто прячусь. От себя. Ото всех… Хочу спокойствия и ровных эмоций.
— Переведи ее куда-нибудь. Найди другую работу, — выдаю сухим тоном, хотя внутри так и колотит. — До двадцать шестого февраля. Потом захочешь — снова вернешь.
На последних фразах настрой Андрея меняется. Лицо мрачнеет. Глаза угрожающе сужаются. Он меня ими будто полосует.
— Что будет двадцать шестого?
— Ты знаешь.
— Озвучь, что ты вкладываешь.
— Наш договор заканчивается, — пожимаю плечами, якобы равнодушно.
Ага… Чуть больше трех месяцев осталось. Половина срока отмотана. Не могу о таком думать. При мысли об этом, отчего-то в груди все сжимается и неистово жжет.
Андрей бросает на столик ключи и портмоне. На долгий миг задерживает на мне взгляд. Он им словно пытает и казнит. Душу терзает. Тело дрожью разбивает. Барабанит из-под кожи горячими иголками. Но я стискиваю ладони в кулаки, зубы сжимаю и держусь.
Пока Рейнер не отворачивается и не скрывается в кухне.
Разговора не слышу, но вскоре в проеме появляется красная, как свекла, Ася. Окатывая меня ненавидящим взглядом, она выдергивает из шкафа в прихожей куртку, обувается и в гневе выскакивает на улицу.
Сожаление, которое я к ней испытываю, настолько ничтожно против моего личного непомерного облегчения, не могу сдержать рваного вздоха и нескольких капель слез. Крутанувшись, поворачиваюсь к застывшему посреди гостиной Андрею спиной и незаметно их смахиваю.
— Возвращаясь к твоему вопросу, Тата, — не дает возможности передохнуть. Собирает все внимание на себя. Ведь я хотела видеть его чувства в момент этого разговора. — Зал заказан на пятое марта.
— И ты вот так вот говоришь мне об этом? — едва получается выдавить этот вопрос. — Зачем, Андрей? Мы так не договаривались.
— Так давай договоримся. Сейчас.
— Постфактум? — с губ нервный смешок слетает. — Ты все жизненные вопросы решаешь не эмоциональнее, чем рабочие?
Отвечать Рейнер не спешит. Взглядом будто останавливает и успокаивает одновременно. Это мы уже проходили… А потом у него звонит телефон. Он бросает взгляд на дисплей и, извинившись, выходит на террасу.
Вижу, как, принимая вызов, подкуривает сигарету. Выглядит так, словно его, черт возьми, ничего не беспокоит! Будто ему плевать, как и что у нас происходит!
Вот как так можно? Он забавляется, играя моей жизнью?
Я тут едва дышу, такие волнения разбивают, а он себе спокойно курит и телефонные беседы ведет.
Закончив, и вовсе меня до пикового негодования доводит. Потому что не спешит возвращаться. Решительно стуча каблуками по мраморной плитке, сама к нему иду. Без куртки на улицу выбираюсь. Мелкий минус ощутимо по коже проходится. Шпарит кожу ледяными искрами.
— Продолжения не будет, Андрей. Двадцать шестого февраля я соберу чемодан и уйду.
От произнесенных слов и последовавшего за ними взгляда Рейнера, в груди яркая горячая вспышка зажигается. Опаляя ребра и мышцы, разворачивает все скрытые чувства.
— Вернись в дом. Холодно.
— Нет. Я без тебя не вернусь.
— Без меня не вернешься? — недобро усмехается. — Как же ты, девочка, без меня через три месяца будешь? — голос его звучит мягко и вместе с тем приглушенно и хрипло. — Мм-м, Натка? Как ты без меня будешь? Зачем разрываешь? Почему такая упрямая? Тата…
Разрываю? Сама на куски разлетаюсь. Не могу я иначе… Не могу.
— На тех условиях, что ты предлагаешь, не смогу. Никогда, — шелестит мой голос, повинуясь командам, которые разум направляет. Если же в сердце заглянуть — оно кровоточит и протестует. — Ты купил меня. Как же ты не понимаешь? Ты меня купил!
