— Да, а ты обещала меня любить, — жестко перекрывает мой слабый лепет.
— Так не должно быть, Андрей. Так не должно было быть… Но сейчас… Сейчас мне очень больно.
Он молчит. На эти слова не реагирует. Лишь челюсти плотнее сжимает. Выбрасывая окурок, снова за пачку берется. Я не позволяю. Шагаю в кольцо рук, прижимаясь поясницей к металлическому парапету.
— Хватит. Прекрати. Андрей… Осталось три месяца. Девяносто семь дней. Слышишь? Не надо… Давай просто проживем этот остаток. Так, словно впереди нас не ждет разлука. Просто проживем…
— Натка, — выдыхает, с силой стискивая меня. Грубо матерится. Прижимает ладонь к моей шее. Вынуждает смотреть в глаза. — Калечишь.
Я лишь слабо мотаю головой. Чувствую, как на глазах слезы выступают. Шепчу, пока хватает сил:
— Поцелуй меня…
— Сама давай.
— Пожалуйста…
— Твою ж мать…
Слишком крепко своими большими ладонями сдавливает мою талию. И целует. Жестко и грубо. Из моей груди хрип со стоном вырывается. Глотаю его вкус, запах и жар. В ответ подаюсь и целую, целую… Руками по плечам веду, трогаю кончиками холодных пальцев шею. Собираю ими его мурашки. Умирая, счастливо вздыхаю.
Нуждаюсь в таблетке от любви, а вместе этого, с каждой отчаянной и жадной лаской, получаю горячие уколы зависимости.
Я переживу это. Потом… Через три месяца… Я справлюсь… Должна…
27
Рейнер
— Алло… — голос Татки звучит сдавленно, с непонятной растерянностью.
— Где ты? — спрашиваю без всяких экивоков.
Не застегивая пальто, покидаю салон автомобиля. Ветер порывисто прикладывается морозным потоком к груди, и я на автомате дергаю выше воротник.
— Уже выхожу. Ты подъехал? К центральному?
— Да. Жду тебя.
— Х-хорошо.
Совершаю несколько коротких вдохов и вставляю в рот сигарету. Успеваю сделать пару глубоких тяг, прежде чем напороться взглядом на Татку. Она идет в сторону ворот вместе с группой студентов. Все они громко разговаривают и звонко смеются. Все бы ничего… Напрягает меня то, что непосредственно рядом с моей Наткой вышагивает какой-то конь в бордовом пальто. Бурно жестикулируя, что-то ей втирает и при этом заискивающе поглядывает.
Сила ветра не меняется, а ощущение такое, словно он душу мне прорывает. Холодом в самое нутро скользит. Заполняет ледяной массой от и до. По самое горло.
Татка отрывает взгляд от тротуарной плитки и, словно прочувствовав напряженное внимание, направляет его прямо на меня. Теперь грудь огнем окатывает. Невольно щурюсь, чтобы удержать разбивающие ребра эмоции.
Девчонка явно нервничает, но распрощаться с додиком не спешит. Остальная часть группы, махнув руками, вырывается вперед и сворачивает на аллею, ведущую к автобусной остановке. А эти двое притормаживают в паре метров от меня и продолжают разговор.
— …и я с этими шпорами не знаю, куда ломануться… Потом вообще, они как посыплются на пол! Думал, у Орлова челюсть о паркет сломается…
— Надо же, — отзывается моя Татка. — И что, все равно поставил оценку?
— Ну, так она уже стояла. И в ведомости, и в зачетке. Но кидануло Орлова, пипец как!
— Кошмар… — настороженно стреляет глазами в мою сторону, и все же не решается остановить болтовню.
— Ага.
— Угу.
— Будет, что вспомнить…
— Да… Ладно, Валер… Пойду я… Меня ждут, — задерживает взгляд на мне, и этот франт, наконец, за ним прослеживает.
— О-о… Да, давай, — пацан не дурак. По моему виду, очевидно, сразу понимает, что пора сматывать удочки. — Пока.
Сбегает быстрее, чем Наташа успевает ему ответить. Поправляя ремешок сумки, протяжно вздыхает и подходит ко мне.
— Привет, Андрей.
— Здравствуй.
Явно намеревается скорее скрыться в салоне машины. Но я делаю шаг в сторону и отрезаю путь к двери. Так и замираем, глядя друг другу в глаза. Мир вокруг меркнет. Только мы и остаемся. В клубящихся между нами обжигающих волнах напряжения. Какой там мороз… Жарко настолько, что спина испариной покрывается.
— Что-то не так? — выдыхает Тата осипшим шепотом.
— Ты как думаешь?
— С моей стороны… все нормально.
— Не прикармливай.
— Что? — непонимающе расширяет глаза.
— Ложных надежд всяким Валерам не раздавай, — говорю выверенно спокойным тоном.
Натка же громко и возмущенно выдыхает. Собирается что-то колкое ответить, но, оглянувшись, словно в себя приходит.
— Могу я сесть в машину? Холодно, — вздергивает подбородок.
Совершаю усилие, чтобы отступить и открыть для нее дверь.
Всю дорогу домой молчу. Ненамеренно коплю эмоции. Накручивает изнутри. Наматывает нервные волокна. Коротят эти узлы. Оглушающе потрескивают. Жгучими брызгами по телу расходятся. Очаги воспаления распространяются и множатся, пока вся система не превращается в сплошной огненный поток.
Не доехав до поселка, на окраине лесополосы веду рулем на обочину и бью по тормозам. Ната заметно напрягается, но ни единого вопроса не задает. Смотрит прямо перед собой и ждет, пока я поддену плотину ее собственных эмоций.
— Сними пальто и сапоги.
— Зачем?
— Делай, что говорю, — со скрежетом держу бушующего внутри зверя.
Когда Тата глядит мне в лицо, осознаю, что к нему жесткая маска прилипла.
— Полностью раздеваться?
— Я же сказал: пальто и сапоги.
Шумно и прерывисто перекачивая воздух, покорно исполняет это указание.
— Все? Дальше что…
Закончить не даю. Обхватывая ладонями тонкую талию, тяну через консоль на себя.
— Ногами меня обхвати, — сам свой голос едва узнаю — хриплый, на самых низких нотах.
Когда вновь приподнимаю Натку, она судорожно вздыхает. Подгибает правую ногу и, отводя ее в сторону, обхватывает мои бедра коленями. Не давая времени на осознание происходящего, распускаю ремень и под ее приглушенный вскрик высвобождаю член. Скатываю платье по бедрам вверх, прорываю пальцами тонкий капрон колготок и без каких-либо церемоний оттягиваю в сторону полоску трусов. Сходу толкаюсь внутрь ее тела. Пока соображаю, делаю это медленно. Уповаю на то, что Таткиной смазки хватит, чтобы не травмировать ее грубостью и нетерпением.
Она еще не подготовленная. Не особо течет. Но все же достаточно влажная, чтобы плавно в нее войти. Пока не до конца. Но при первом же контакте глаза от ошеломляющего кайфа закрываются. Сердце молотящими ударами весь нутряк заполняет. Знаю, что Натка, упираясь ладонями мне в грудь, это чувствует. Да и я скрывать не берусь, что прет меня от нее.
