Зажмуриваюсь и веду с собой немой монолог.
Давай… Ты сможешь… Ты должна…
За окном барабанит дождь. В комнате сплошь темнота. Значит, мы будем просто спать… Ну, а я что думала? Мне прописан половой покой на время лечения.
Хочу, чтобы поцеловал…
— Ты… завтра рано уезжаешь? — спрашиваю первое, что в голову приходит, чтобы как-то втянуть его в разговор.
— Нет. Сначала отвезу тебя в больницу, — слышу, что поворачивается. Улавливаю только силуэт. Он останавливается боком ко мне и подпирает ладонью голову. — Подожду и отвезу обратно. После до вечера уеду.
— Хорошо… — выдавливаю и отчаянно ищу, что сказать дальше. — Я не смогу долго сидеть дома. До конца недели побуду, и с понедельника — на учебу.
— Если врач разрешит, — произносит Андрей тем самым безапелляционным тоном, к которому я ранее долго привыкала.
А теперь не могу без него жить…
Мы оба шумно выдыхаем. Я — потому как волнение возрастает. А он — очевидно, пытаясь сдержаться, чтобы не оказывать давления.
— Да, если врач разрешит, — соглашаюсь, так как сама понимаю, что это разумно.
Кроме того, уже знаю, что Римма Павловна даст добро. Ничего критического с моим организмом не происходит. Температура с утра не повышалась. И тошноты давно не возникало. Начинаю подозревать, что часть проблемы себе надумала. Относительно тошноты могла накрутить. Нет, она случалась периодически, но все же я слишком много нервничала, и на этом фоне масштабы проблемы увеличивались.
— Я подумала, если бы… — мнусь, старательно подбирая слова. — Мы же можем говорить откровенно, да?
— Естественно.
— Если бы я согласилась выполнить одну твою просьбу, что бы ты попросил? — выдыхаю и морщусь, радуясь, что в комнате темно, и Андрей не увидит, насколько я смущаюсь и волнуюсь.
Пальцы дробно бьют по одеялу, пока не вцепляюсь в него изо всех сил, словно бы готовясь к тому, что кровать качнется, и я свалюсь на пол.
— Чтобы ты оставила работу в ресторане. Навсегда, — выдает Рейнер, без каких-либо раздумий.
Его желание удивляет лишь на первых секундах повисающей между нами тишины. Потом вспоминаю, как агрессивно он реагировал, когда я норовила делать что-то по дому, и все становится на свои места.
Стараюсь не реагировать на эмоциях.
Конечно же, понимаю его. Хотя бы потому, что такая работа жене самого Рейнера, того самого Рейнера, не по статусу. В какое положение поставлю мужа, если после примирения буду ездить на смены?
Странно, что до сих молчал. Давил в себе, значит.
Кроме того, понимаю, что это не чистое неприятие моих решений. У Андрея, вероятно, после нашего общего нищенского детства, какое-то болезненное отношение в вопросах физической работы.
— А чем же я буду заниматься?
Строить непрошибаемую гордячку, продолжая гнуть линию своей самостоятельности, не имеет никакого смысла. Мы оба знаем, что, как бы то ни было, в деньгах я не нуждаюсь. Если собираюсь быть настоящей женой, должна это принять.
— У тебя немало времени забирает учеба.
— Да, это так… Но… Все же… Я не зубрю материал сутками.
— В таком случае у тебя всегда есть твои цветы и кустарники.
— Мои цветы и кустарники?
— Да, — подтверждая, берет небольшую паузу. Слышу, как прочищает горло, прежде чем добавить: — Твои.
— Тогда… — уголки губ несмело вверх ползут, голос срывается. — Я завтра закажу саженцы?
Андрей смеется и… притягивает меня к себе. Цепенею, непроизвольно упираясь руками ему в грудь. Шумно выдыхаю куда-то в шею. А вдыхая, словно бы пьянею. От его запаха. Меня струной вытягивает, и бьет мелкая дрожь.
— Заказывай, только рассчитай время так, чтобы доставили, когда чуть оклемаешься, — его голос заметно садится.
Он ведь тоже взволнован нашей близостью, хоть и умеет это контролировать. Мне знакомы эти низкие хриплые ноты. Они действуют безотказно, придавая мне, наконец, необходимой смелости.
— Я уйду из ресторана. А ты мою просьбу исполнишь?
— Любую, — с готовностью отзывается.
Прочищая горло, слегка отстраняется. Почти незаметно. Просто перестает прижимать меня к себе и тем самым, буквально на пару сантиметров увеличивает дистанцию.
— Поцелуй меня… — жмусь обратно.
Кто бы знал, чего мне это стоило… Поверить не могу, что решилась. Дыхание спирает, когда Андрей приближается и замирает напротив моих губ. Я их облизываю и сама к нему подаюсь. Сталкиваемся почти мягко. Потому как он не двигается. Прижимаюсь только я. Прижимаюсь, задерживаю дыхание, жмурюсь и, отступая, очень громко выдыхаю. Не единожды. Забиваю миллиметровое расстояние между нами чередой шумных вдохов и выдохов. И тогда Андрей, наконец-то, сам меня целует. Крепко и страстно, совсем как когда-то. Не давая пошевелиться, ныряет ладонью в волосы и сдавливает затылок. А мне и не нужна никакая свобода… Понимаю, что хочу подчиняться. Не во всем, конечно. Во время близости, когда чувствую его сумасшедшую потребность, готова отдаваться полностью. Язык его встречаю и позволяю доминировать. Сама подстраиваюсь, отвечаю, вкладывая в ласку всю тоску, что скопилась. Андрей же наступает и наступает, словно бы вознамерился окончательно все воздвигнутые границы нарушить, душу мне дотла выжечь.
— Хорошо… Ладно… Бери… — соображаю, что вслух свои мысли оглашаю, когда он вдруг опрокидывает меня на спину и сверху нависает.
Возвращается к губам, и между нами волна жара проносится. Ощущения обостряются до предела, так что ни вдохнуть, ни выдохнуть больше не могу. Обнимаю его руками, скольжу ладонями по плечам и спине, а сама — будто на паузу кто поставил. Когда Андрей припадает губами к шее, резко и надорванно вдыхаю, дрожа всем телом.
— Нельзя нам… — он с трудом выговаривает эти слова. — Нельзя.
И откатывается на свою половину. Меня за собой привлекает, но я уже настолько разволновалась, что бездействовать не могу. Решаюсь вывалить сегодня все и сразу. Пока сил хватает.
— Хочу сказать тебе… Только ты не злись, пожалуйста. Выслушай.
Такое вступление Андрея явно настораживает. Сам подталкивает жестче, чем я ожидала:
— Говори.
— Я удаляла переписку с Валерой… И несколько раз тайком с ним встречалась… Сейчас говорю, слушаю себя, и понимаю, как это звучит. Но, клянусь, между нами никогда ничего не было! Ничего!
Рейнер шумно вздыхает и с силой стискивает мою талию. Не думаю, что умышленно. Скорее всего, неосознанно. И все же вздрагиваю и вся сжимаюсь.
— Зачем сейчас говоришь? — рубит с притушенным гневом.
Нет, для кого-то показалось бы, что говорит спокойно. Но я-то прекрасно слышу то, что скрывается за этим ровным тоном.
