«Попал он» и опять тупой смайлик.
Чешу затылок, совершенно сбитый с толку. Беру свой телефон, переношу в книгу контактов Котю, подписав его «Смертник», и набираю. Гудки идут. Не отключился. Значит, не знает, что я уже в курсе всего. Но вызов не принимает. Ссыт, сучонок. Или я недооцениваю его, и он тупо издевается.
Не дождавшись ответа, откладываю телефон и залезаю в ноут. Не успеваю подключиться к местному вай-фаю, как раздается звонок. Хватаю телефон в надежде, что этот утырок перезванивает, но на экране высвечивается «Бабочка».
Поздновато ты опомнилась, усмехаюсь про себя, поднося телефон к уху. Разговор у нас короткий. В ее голосе слышится неподдельная тревога, когда она узнает о Лучиане, и сама не замечает, как переходит со мной на «ты». Но стоит мне попросить ее приехать, как она сообщает, что со своим Степой к его матушке на выходные сгреблась. Не выдерживаю, сквозь зубы желаю ей счастливого отдыха и отключаюсь. Швыряю телефон в стену. Насрать, что он разбивается вдребезги. Все равно давно собирался айфон брать.
Как же все не вовремя! Дьявол!
Срываюсь с места, расхаживаю по комнате, нервно потирая лицо. Просто не представляю, что делать. Созвониться с Камилем? Может, его женушка что-то знает? Они с Лучиком подружки не разлей вода. Или пустить все на самотек? Ну нет! Не смогу я с этим смириться.
После часа раздумий беру телефон Лучианы и отправляю Коте сообщение: «Я в больнице. Приедешь?» Вроде нормально. В их мегасжатой манере. Отправляю и жду. Жду недолго. Сообщение прочитывается меньше, чем через минуту. А еще через полминуты приходит ответ: «Роман Алексеевич, ну что за детский сад? Ее любимые ромашки я ей уже передал» и опять смайлик.
ОН ЧТО, СУКА, ИЗДЕВАЕТСЯ?!
Отыскиваю в контактной книге Лучианы Фазу, что нетрудно, учитывая, как он подписан – «Гончая», и набираю.
– Слушаю, – отвечает он с гудящим фоном едущей машины.
– Отследи этого барана! Он смеется надо мной!
– Босс, держите себя в руках. Не порите горячку. Система уже работает. Скоро он перестанет дышать. Хотя я на вашем месте потянул бы время. Пусть бы поссыковал.
– Что-то не похоже, что он стремается. Ты их переписки видел?
– Мельком.
– Что скажешь?
– Что у вашей племянницы отвратительные музыкальные предпочтения, и она меня за что-то ненавидит.
Я закатываю глаза. С этим чурбаном невозможно разговаривать.
– Увезешь Арти, вернись за мной. Смотаюсь к кукле. Надо разрядиться.
– Есть, босс.
Не успеваю отнять телефон от уха, как дверь распахивается. На пороге стоит Бабочка. Немного растерянная, взволнованная. На щеках – румянец. Тонкими пальцами теребит ручки сумки и натянуто улыбается:
– Я тут подумала…
На хер куклу! У меня Бабочка есть!
Не позволив ей договорить, бросаюсь вперед, прибиваю к стене и под ее слабый, нежный стон с голодным поцелуем припадаю к ее губам.
Глава 15. Дарья
Голодный поцелуй, с которым Чеховской припадает к моим губам, вгоняет меня в ступор. Я распахиваю глаза, зажатая между стеной и твердым мужским телом. Чужим, горячим, страстным телом. От его мощи, тепла и запаха вмиг подгибаются колени. Из моих ослабших рук выпадает сумка. Воздуха катастрофически не хватает. А та крупица, что есть, жутко накаляется, расплавляя все мое естество. Где-то внутри меня трепыхается истерика. Инстинкт самосохранения отключается. Я забываю обо всем. Хочется закричать, но звук, что тонет в животном поцелуе, больше похож на томный стон.
Мне следует бежать, оттолкнуть Чеховского, влепить ему пощечину. Сделать хоть что-то, заявляющее о моей принадлежности другому мужчине. Но я даже не пытаюсь сопротивляться. Я дико наслаждаюсь моментом, молясь, чтобы он не заканчивался. Безотчетно кладу ладони на сильные мужские плечи и отвечаю на поцелуй. Позволяю Чеховскому вгрызаться в меня: посасывать, потягивать, покусывать мои губы. Врываться в мой рот языком: пошло, вульгарно, почти грязно.
Я ловлю кайф от его звериной манеры, дерзости и вкуса. Он не глушит мои эмоции, а взрывает их, и они изнутри реанимируют меня. Напоминают, что я живой человек, женщина, заслуживающая настоящего удовольствия.
Он завершает поцелуй так же резко, как и набросился на меня миг и вечность назад. Отстраняется, и мое лицо обдает прохладой. Я только сейчас соображаю, что стою с закрытыми глазами и смакую послевкусие запретного плода. Медленно открываю веки и вижу первобытное желание в глазах напротив. В них отражается гроза, надвигающийся шторм, смерч. И я, погибающая в этой разрушительной стихии. Серая, забитая мышь с набором комплексов и утраченной верой в счастье.
– Зря пришла, Бабочка, – хриплым шепотом произносит он, губами прильнув к моему виску. Заносит руку за мою шею, обвивает ее и прижимает меня к себе. По-хозяйски, с жадностью и лютой одержимостью. Его движения резкие, уверенные, на грани надрыва. Он боится, я чувствую. Боится меня, самого себя, последствий этого спонтанного поцелуя. – Не отпущу же.
Не отпускай, хочется сказать мне, но язык не поворачивается. Я ведь замужем. Зачем я вообще пришла сюда? Я передумала, удалила сообщение, закрылась от Чеховского, выбрала Степу. И все равно пришла. Прилетела, как та бабочка на огонь.
– Так нельзя, – выговариваю я, носом утыкаясь в его плечо. Вдыхая его насыщенный силой и превосходством запах. Борясь с этим минутным помешательством. Возвращая себе трезвость ума. – Нельзя, – повторяю едва слышно.
– Прости, – вдруг отвечает он, обжигая мой висок своим дыханием. – Сорвался. С ума ты меня сводишь, понимаешь?
Он дышит тяжело, сбивчиво. От каждого вдоха рубашка на широкой груди натягивается. Сердце бьется так рьяно, что я слышу его. Собственное не слышу (остановилось, наверное, замерло), а его слышу.
– Не хотел давить. Правда. Не хотел, – добавляет он, но крепче прижимает меня к себе.
Степа никогда не обнимал с таким остервенением и трепетом одновременно. Чеховской будто отпустить боится. Убегу же. Если сама рассудка не лишусь. Потому что чем дольше мы стоим в объятиях друг друга, тем сильнее я жажду быть его женщиной. Мои руки заживают отдельной жизнью. Повинуясь чуждым мне инстинктам, ползут вверх по мужской спине. Исследуют мышцы, запоминают.
Отдаваясь во власть сладкой похоти, я размышляю, какой из Чеховского любовник, и сгораю в своих ярких фантазиях. Сейчас я – оголенный провод. Дотронься – заискрю. И только остатки холодного рассудка заставляют меня отстраниться от Чеховского. Он держит меня еще секунду и ослабляет объятия.
– Напугал? – Он заглядывает в мое полыхающее лицо, улыбаясь уголком губ. – Целуешься круто. Дух выбиваешь.
Я опускаю ресницы, не зная, что ответить. Сказать, что он тоже круто целуется, это ничего не сказать. Убивает поцелуем. Но я не имею права признаваться в таком.
