Чеховской прерывисто дышит мне в ухо, фактически занимаясь сексом с моей рукой, а я не могу прекратить. Меня возбуждает мысль, что я доставляю ему удовольствие.
Резко перехватив мою руку, он шире разводит мои бедра и, не позволив мне опомниться, врывается в меня.
Стон – протяжный, надсадный, почти истошный. Он вырывается из меня вместе с волной жара. Перед глазами вмиг темнеет. Уши закладывает вибрирующим шумом. Во рту пересыхает.
Стащив меня на самый край стола, Чеховской начинает отчаянные, рваные толчки. Губами находит мои губы. Целует. Пальцами сжимает мои бедра, вонзаясь в меня снова и снова. Резче, глубже, безумнее. Доводя меня до дрожи в некоем припадке. Кажется, он добирается туда, где еще никогда не было мужчины. Задевает что-то крайне восприимчивое к страсти. Он взрывает во мне миллиард бомбочек, рождает целую вселенную звезд. И плевать, что ножки стола стучат по кафелю, передавая привет соседям снизу. Этот скрипучий звук даже сильнее дурманит, электризуя меня.
– Еще чуть-чуть, детка, – хрипло шепчет мне на ухо Чеховской, влажным телом прилипая ко мне, едва держащейся в сознании от очереди сотрясающих меня оргазмов. – Ты невероятная…
За секунду до финала он и не думает выйти из меня. Напротив, насаживает на всю глубину и извергается, покусывая мою шею. Толчок… Еще один… Последний… Но он по-прежнему во мне. Чуть ослабляет объятия, но не выпускает. Позволяет насладиться моментом. Ведь как только отпустит, разум возьмет испугом насытившуюся плоть.
– Ром?
– М-м-м?
– А что дальше?
– Жизнь, Бабочка, – улыбается он, опять целуя меня. – Ты не представляешь, как я жалею, что упустил тебя тогда, двенадцать лет назад. Сейчас все было бы по-другому.
– Да. Сейчас мы бы ненавидели друг друга.
Он смеется, гладя меня по щеке.
– Шутишь? Это хорошо. Оживаешь, сладкая моя. Собой становишься.
На смену расслабленности постепенно приходит суровая реальность, серая до тошноты.
– Теперь ты уйдешь?
– А ты прогонишь?
– Следовало бы, – улыбаюсь я, наконец осознавая, какому мужчине только что отдалась. – Вот только без тебя кислорода не хватает.
– Тогда будем каждый глоток воздуха на двоих делить. От скуки точно не умрем.
Не знаю, почему, но я верю ему. Или хочу верить. Не важно. Мне хорошо с ним. Пока этого достаточно.
– А как же Кристина?
– Жалко ее, но она справится. Я у нее далеко не первый. Нового найдет.
– Ты и со мной с такой же легкостью распрощаешься, когда надоем?
– Ты уже давно мне надоела, – усмехается он. – Весь мозг десертной ложечкой перемешала. В фанатика превратила. Так что пожинай плоды, Бабочка. Теперь ты от меня просто так не отделаешься. Куплю. Как и обещал.
– Денег не хватит, – отражаю я.
– Я тебя не деньгами куплю.
– А чем же?
– Разбужу тебя, – уверенно заявляет он. – А когда окончательно проснешься, никого кроме меня замечать не будешь.
Глава 20. Роман
Я уже никого не замечаю. Бабочка всех обскакала. Словно рождена была для меня. Мое благословение и наказание.
Ночью она жмется ко мне так, как ни одна из жен не прижималась. Часто просыпается, убеждается, что я – не сон, и снова засыпает на моей груди.
Что же ты творишь, Дарья Николаевна? Вынуждаешь меня поверить в свою значимость. Обычно люди только пользуются мной. А ты мной дышишь.
Мы спим перед камином на полу в гостиной. Брезгую я диваном, который своей задницей Степа просиживает, и в постель, где под ним моя Бабочка страдает по ночам, меня тоже не тянет. Когда думаю о нем, блевать хочется. Черт какой-то!
Ночь толком не сплю. Размышляю, как теперь с Бабочкой быть, и что с Котей делать? Допустим, с ней мне просто надо набраться терпения. Нельзя давить на нее. А с ним все сложнее. Ни убить, ни простить. Смириться. А Роман Чех гвозди глотать не привык.
Новый день приветствует меня телефонным звонком. Осторожно вытаскиваю руку из-под головы Бабочки, любуюсь сказочной безмятежностью на ее лице, провожу пальцами по растрепавшимся на подушке волосам. Скорей бы ты верное решение приняла, Дарья Николаевна. Тогда всегда будешь засыпать и просыпаться в моих объятиях.
Натянув джинсы, тащусь на кухню. Кто, если не Фаза, мог нарушить мой покой?!
– Да! – рявкаю в телефон.
– Ваша племянница настояла на выписке, – докладывает он.
– Что? В воскресенье?
– Пытается избежать журналистов, пользуясь выходным. Убедила врача, что вы приставите к ней сиделку.
– Трупу не нужна сиделка, – фыркаю, сжав кулак. – Отвези-ка ее к себе на квартиру. Пусть пока держится от меня подальше.
Повисает пауза. Неужели Фазе впервые нечего ответить?
– Не переживайте, – говорит он. – Ее от вас и дома будут охранять. Я об этом позабочусь. Там ей будет комфортнее, чем в холостяцкой берлоге.
– Берешь на себя ответственность за нее? – усмехаюсь, беря стакан и направляясь к кулеру. – Ну посмотрим, что из этого выйдет. Отвезешь ее домой и вернись за мной.
Скидываю звонок и набираю свою секретаршу. Не люблю тревожить ее по выходным, но премиальные обычно решают все проблемы.
– Да, Роман Алексеевич, доброе утро!
– Как дела, Марта? Ничего там без меня не загнулось?
– Все гладко. Но во вторник вас ждут в ***ске. Дня на три придется слетать туда.
Отличная новость! У Бабочки будет время подумать о нас, а у меня – переварить сюрприз Лучианы.
– Сообрази завтра билеты в обе стороны. И пробей для меня кое-какую инфу. Узнай, что со счетами и имуществом Булатова. Ему самому, естественно, ни слова.
– Подозреваете в чем-то?
– Пока нет. Но осторожность не помешает.
– Не нравится мне ваша осторожность, Роман Алексеевич. У Булатова право подписи. Раз у вас сомнения появились, значит, причина есть. А я теперь как на иголках буду, думая, не подставил ли он нас где-то?
Ох, умеет же она раздуть из мухи слона.
– Успокойся, Марта. Все подписанные Булатовым документы я перепроверяю. Просто скрытность его несколько напрягает.
– Понимаю. Я когда с ним кофе на обеде пью…
Начинается!
– Все, Марта, мне пора. Потом расскажешь.
Возвращаюсь в гостиную, где Бабочка так и спит, ни разу не шевельнувшись. Тревожить жалко. Она столько лет болталась в штиле и вдруг попала в ураган. Ей потребуются силы и смелость, чтобы выстоять.
Я тихо одеваюсь, губами касаюсь ее лба и покидаю квартиру. Во рту горько от правды: сегодня от матушки вернется ее муж. Замахнется ли Бабочка на развод? Или неуверенность во мне выставит Степу в лучшем свете? Нельзя ей усомниться во мне. Надо напоминать о себе.
