10
Мама, Кайл и дядя Боб влезают обратно в фургон через боковую дверцу, после падения ставшую люком в крыше. Всех троих бьет крупная неуемная дрожь. Кайл первым спускается в проем, двигаясь ловко, как заправский спортсмен. Мама следующая. Когда Кайл берет ее за талию, чтобы помочь спуститься, она морщится от боли. Затем они вдвоем помогают дяде Бобу: тот неуклюже протискивается в отверстие, но, едва его ноги касаются пола, поврежденная лодыжка подгибается, и он падает.
Тетя Карен вскакивает со своего места, помогает ему подняться, уводит назад и сажает рядом с Натали, а сама садится с другой стороны. Она растирает ему ладони, обматывает его покрасневшие от холода уши своим шарфом. Мама падает рядом с папой, дрожа всем телом. Дрожь такая сильная, что кажется, будто у нее припадок. Кайл отыскивает местечко в углу, усаживается, подтягивает колени к груди, пытается согреться. Сейчас восемь вечера.
– Нас будут искать, – говорит тетя Карен спустя несколько минут, когда все наконец осознают, насколько плохи дела.
Все взгляды с надеждой устремляются на Кайла и Мо, ничейных детей, единственных, о ком могут тревожиться их оставшиеся дома родные. Кайл мотает головой:
– Соседи по комнате решат, что я ночую у девушки. Моя девушка решит, что я дома.
У Мо дрожит нижняя губа. Она признается:
– Я заставила маму поклясться, что она не станет звонить, и сказала, что сама тоже не будут ей звонить. Мы из-за этого страшно поссорились.
Надежда рассеивается. Никто не станет их искать – ни сегодня, ни завтра. Пройдет еще пара дней, прежде чем хоть кто-то заметит, что они пропали. Мама жмурится, и я знаю, что она думает о Хлое. Я вижу, как каменеет ее лицо оттого, что она изо всех сил сжимает зубы. Мо даже не пытается скрыть свои чувства – она утыкается лицом в колени и тихо плачет.
Идут минуты – долгие, как часы. В фургоне свободно гуляют мороз и ветер. Все борются с холодом по-разному. Натали причитает и плачет в плечо тете Карен, а та утешает ее, уговаривает успокоиться, потерпеть. Дядя Боб без конца ерзает и возится, пытаясь согреться. Мама и Мо ложатся по обе стороны от папы и молча плачут, скорбя обо мне, тревожась за папу, за Хлою и Вэнса. Папа, к счастью, не приходит в сознание, и лишь его хриплое дыхание и редкие стоны подтверждают, что он все еще жив. Кайл зарылся с головой в свою парку: он еще дрожит, и все же ему явно лучше, чем всем остальным, за исключением Оза. Мой брат спокойно спит, у него на коленях устроился Бинго, и кажется, что им обоим нет никакого дела ни до мороза, ни до разыгравшейся трагедии.
Я смотрю на них сверху, чувствую, как они мучаются, извожусь от желания им помочь, но ничего не могу сделать. Так мы проводим первые несколько часов. Ближе к полуночи холод становится невыносимым, и различия в том, как именно мучается каждый из сидящих в фургоне, постепенно стираются: теперь все просто пытаются выжить. Никто не двигается, не жалуется, не ноет. Все закрыли глаза, втянули головы в плечи, съежились и молят лишь об одном – чтобы скорее наступило утро, чтобы им удалось до него дотянуть.
Когда мне становится совсем невмоготу смотреть на их страдания, я возвращаюсь к Хлое, моля небеса о том, чтобы какая-нибудь неведомая сила чудом вывела их с Вэнсом на верную дорогу, чтобы они добрались до помощи, чтобы всех остальных как можно скорее спасли.
11
Бог жесток. Или он нас не слышит.
Хлоя и Вэнс так и бредут сквозь черную промерзшую пустошь, совершенно неотличимую от черной промерзшей пустоши, по которой они брели последние шесть часов. Расстояние между ними увеличилось, Хлоя все чаще оступается, Вэнс все реже оглядывается назад.
Я держусь рядом с Хлоей. Она с трудом ковыляет по сугробам. Сил у нее почти не осталось, она угрожающе пошатывается на каждом шагу. Мы оступаемся и попадаем в занесенную снегом яму, и Хлоя валится на колени, не может встать.
Хлоя, вставай.
Она держит руки в карманах, прижимает подбородок к груди. Вэнс оборачивается, видит ее, делает шаг назад и увязает в снегу почти до колена. С огромным трудом он высвобождает ногу и отступает обратно, на твердую землю. Он долго стоит там, смотрит на нее сквозь завесу пурги, и я чувствую, как он сомневается, колеблется, как ему страшно. Их разделяет метров тридцать – все равно что океан: чтобы переплыть его, Вэнсу потребуется сделать неимоверное усилие.
На его обмороженных щеках замерзают слезы. Он стирает их тыльной стороной заледенелой ладони, отворачивается и шагает прочь. И хотя сейчас я ненавижу его всей душой, я в то же время его понимаю. Он всего лишь ребенок, потерявшийся в заснеженном лесу. Он не хочет умирать. Если он останется, то умрет. Умрут они оба. Вот почему он делает один шаг, а потом еще один.
Через десяток шагов он останавливается, и я вижу, как он вдруг осознаёт, что натворил. Стыд бьет его наотмашь. Он разворачивается, на лице застывает ужас, и вот он уже отчаянно вглядывается в ревущую тьму, пытаясь найти путь назад, изменить то, что только что сделал, вернуть назад человека, которым он себя считал. Но, подобно многим поступкам, которые нам так хотелось бы не совершать, этот поступок уже нельзя отменить: слишком поздно, следы замело, Хлоя пропала.
Вэнсу кажется, что он различает тропу. Он бросается по ней – но не может вернуться назад. Он близко и все-таки слишком далеко, так что Хлоя его не слышит, а он ее не видит. Я вижу их обоих и хочу им помочь, указать путь. Я рядом с ним, но он совсем один и даже не представляет, как близок к цели.
В конце концов Вэнс – совершенно потерянный, промерзший до костей – теряет последнюю надежду. Я вижу, как он бредет прочь, в направлении, которое кажется ему правильным, уповая на то, что он вот-вот вызовет подмогу и тогда кто-то другой вернется сюда и спасет Хлою.
Я смотрю на все это и на миг представляю, что вот он, ад: никому не видимое, безмолвное существование без возможности помочь тем, кого я люблю. Сейчас я могу лишь наблюдать за тем, как они мучаются и страдают. Когда я была жива, то не молилась, у нас в семье не было принято ходить в церковь. Не за это ли я проклята? Быть может, я несу наказание, ибо не верила так, как должна была, не каялась в своих грехах.
Я каюсь теперь. Я всей душой, всем сердцем молюсь, я прошу Бога пощадить мою семью и Мо, и тетю Карен, и дядю Боба, и Натали, и Вэнса, и Кайла, прошу избавить их от страданий, а меня забрать из этого мира – если не на небо, то хотя бы туда, где я обрету покой, где все мои тревоги растают и мне больше не придется смотреть на гибель всех тех, кого я люблю. Хлоя так и стоит в снегу на коленях, не вынимая рук из карманов и тяжело дыша.
Борись, Хлоя, умоляю я. Пожалуйста, Хлоя, прошу тебя, ты должна. Постарайся.
И она словно слышит меня. Сделав невероятное усилие, она встает на ноги, отходит вправо, к крепкой толстой сосне, сползает в заснеженную яму у ее корней и сворачивается клубком.
12
Бесконечная ночь наконец рассеивается, черноту сменяют серые сумерки. Когда светает настолько, что мама может рассмотреть облачко пара, поднимающееся над ней при каждом выдохе, она откатывается от папы и с большим трудом распрямляется. Папа страшно бледен, и я вдруг пугаюсь, что он умер. Меня охватывает горе, но тут Мо, лежавшая с другой стороны от него, садится, и папа стонет. Я сглатываю слезы и вижу, как мама делает то же самое.
