Теперь ее постоянно беспокоит желудок: как только Боб вспоминает тот день, у Карен прихватывает живот. Иногда дело совсем плохо, и ей приходится извиняться и бежать в туалет. Она запирается там, выпивает таблетку от несварения в надежде на то, что все пройдет. В прежней жизни она обсудила бы эту проблему с моей мамой, но они с мамой больше не дружат. Около трех часов ночи мне становится ее жаль.
До аварии я любила Карен. Она была мне как настоящая тетушка, самая близкая и любимая. Когда у меня что-то шло не так, я сразу звонила ей: я знала, что она все для меня сделает. Когда у меня были хорошие новости, я звонила ей в последнюю очередь:
я знала, что ей захочется расспросить меня обо всем в подробностях и поэтому я не успею больше никому позвонить.
Теперь, после аварии, я ее ненавижу. В первую очередь потому, что чувствую, что меня предали. Всю мою жизнь Карен представляла себя благодетельницей и доброжелательницей, она первой вызывалась продавать печенье на благотворительных ярмарках, первой объявляла сбор денег на обувь африканским детям или на еду для бедных семей. Я всегда считала ее образцом благочестия и праведности, чуть ли не святой.
Она должна была быть доброй, творить добро, не думать о себе, заботиться об остальных, но она с этим не справилась. В трудной ситуации она беспокоилась только о Натали и о себе. Я словно отдернула занавеску и за ней, на месте великого волшебника из страны Оз, обнаружила самого обыкновенного старикашку, орудующего рычажками и дергающего за веревочки. Она не имеет права считать себя хорошим человеком, потому что она не хорошая.
И все же мне не так легко себя в этом убедить. Как бы я ни старалась ее ненавидеть, нас с ней все еще связывают прожитые бок о бок шестнадцать лет, я все еще помню то, что мне в ней нравилось, и потому все еще переживаю за нее. Мне ее жаль. Карен так ужасно одинока и так несчастна, а ведь она не создана для одиночества и тоски. Она создана для веселья и крепких объятий: она такая пышная и мягкая, такая легкомысленная и забавная, такая любящая, такая добрая… да, добрая. До того самого дня она была доброй, и мне до ужаса грустно оттого, что на самом деле она вовсе не такая.
Я пытаюсь во всем разобраться. Получается, что доброта может считаться подлинной, только если человек отдает всего себя, без остатка? Легко быть щедрым, когда ты богат. Мою маму никто никогда не считал сердобольной, а кому-то она наверняка кажется стервой, но все же она голыми руками закладывала снегом лобовое стекло фургона. Она раздела свою погибшую дочь и не взяла себе ни единой ее теплой вещи. Она оставила сына и мужа и храбро отправилась за помощью. А в это время Карен просто сидела в фургоне со своей Натали.
Могу ли я винить Карен в том, что она струсила? В том, что ей было страшно и потому она думала только о себе? Правда ли, что некоторые люди от рождения наделены внутренней силой? И если так, то имеем ли мы право обличать тех, у кого такой силы нет?
Я смотрю, как она плетется в кухню, снимает с плиты ручки, кладет их в раковину, принимается оттирать губкой, и решаю, что мне ее не жаль. Страх – не оправдание. Моей маме было страшно. Кайлу было страшно. Мо была просто в ужасе. Из-за Карен погиб мой брат Оз.
Когда она ставит ручки обратно на плиту, дверь распахивается и в дом входит Боб. Она спешит ему навстречу.
– Задержался на работе? – спрашивает она.
Боб выглядит отвратительно: волосы спутаны, одежда измята, лицо красное – похоже, он все еще не протрезвел. Он поднимает глаза на Карен, стоящую перед ним в резиновых перчатках, с ручкой от плиты в руках, со вздохом кивает, словно подыгрывая ее спектаклю, и нетвердо поднимается вверх по лестнице, в их спальню.
Карен так и стоит где стояла. От ее хлопотливости вмиг не остается и следа. Она просто смотрит вслед дяде Бобу, но тут реальность словно со всего маху бьет ее обухом по голове, и она роняет ручку от плиты, нащупывает у себя за спиной стул и тяжело опускается на него. Потому что неважно, насколько отчаянно ты пытаешься себя занять, насколько старательно уходишь от любых мыслей и разговоров о прошлом, неважно, сколько раз ты переключаешь канал, когда диктор предупреждает, что скоро начнется снегопад, – все равно есть минуты, неизбежные прорехи и зазоры во времени, когда прошлое обрушивается на тебя такой мощной волной, что легкие словно сдуваются, вмиг выпуская весь воздух, а земля вмиг уходит у тебя из-под ног.
Карен сползает со стула на пол, сворачивается клубком и рыдает.
64
Мама открывает входную дверь в дом бесшумно, словно воришка. В любую другую ночь ее бы никто не заметил, но сегодня ее старания напрасны.
– Мама, – говорит Хлоя с дивана.
– Хлоя? – В мамином голосе отчетливо звучит стыд, хотя Хлои ей стыдиться не стоит. Хлоя никогда никого не осуждает. А еще она умеет хранить секреты. На моей сестре все тот же нелепый наряд, в котором ее застала Мо. На юбке зеленые пятна – Хлоя плюхнулась на колени прямо в траву, – тени вокруг глаз смазаны.
Мама делает вид, что в Хлоином облике нет ничего странного.
– Что там у тебя? – спрашивает она, подходя ближе. – Боже мой, какие крошечные!
У Хлои на коленях спят четверо котят. Финн одновременно мяукает и зевает, прижимается теснее к брату и сестрам, снова засыпает. Бинго, лежащий в ногах у Хлои, поднимает голову на писк и снова растягивается на полу.
Хлоя кивает:
– Мать их бросила.
Мама садится рядом с Хлоей и гладит по спинке серого котенка:
– Наверное, она не могла о них заботиться. Отвезешь их в приют?
– Не могу. Мо нашла их и позвонила в приют, но ей там сказали, что возьмут их, когда они научатся сами пить.
– А Мо не может оставить их у себя?
– У ее папы вроде как ужасная аллергия на кошек. Я вижу в маминых глазах легкую улыбку: мама разгадала замысел Мо и благодарна ей. Скорее всего, мама не понимает, в какой опасности сейчас Хлоя, но видит, что Хлое нелегко.
– Значит, ты их пока оставишь?
– Придется.
Мама согласно кивает:
– Тогда давай я присмотрю за ними, а ты пока поспишь.
Хлоя зевает, кивает маме и осторожно перекладывает ей на колени малюсеньких котят. Каждый из них просыпается и пищит, слышится целая симфония тоненьких вскриков.
– Они есть хотят, – говорит Хлоя.
Мама закатывает глаза:
– Ну конечно. Я вырастила четверых. Я чувствую, когда малыш голоден. Ложись спать, я о них позабочусь.
Хлоя вяло улыбается в ответ маме, обеспокоенно оглядывает котят и плетется к лестнице.
– Хлоя, – говорит ей вслед мама, – мне нравится твоя прическа.
– Спасибо, – отвечает Хлоя, явно засыпая на ходу.
Финн снова громко мяукает, и Хлоя встревоженно хмурится.
– Знаешь, я тут подумала, – говорит мама, – начальник предложил мне билеты на выступление Тихоокеанского симфонического в эту субботу.
