Может, сходим?
Мамин голос полон надежды, и от этого у меня сердце чуть не выскакивает из груди.
– Дать тебе молоко? – спрашивает Хлоя.
Она явно переживает из-за того, что котята пищат все громче и требовательнее.
– Я сама возьму, – говорит мама и перекладывает котят в обувную коробку. Теперь все они оглушительно вопят. – Ну что, сходим?
– Да, давай, – рассеянно соглашается Хлоя.
Ей сейчас не до того: она следит за мамиными движениями и явно думает, что маме стоит поторопиться. Сияя от радости, мама берет коробку с котятами и несет ее на кухню. Хлоя со вздохом облегчения карабкается вверх по лестнице.
Я остаюсь с мамой и смотрю, как она кормит котят из пипетки, гладит и успокаивает их, а по щекам у нее текут слезы. Я прощаю ей сегодняшнее и надеюсь, что она тоже себя прощает. Она, как и все вокруг, идет вперед, делает шаг за шагом, пусть и не всегда в правильном направлении.
Мне приходится напоминать себе о том, что мама не знает ни что сделал Боб, ни чем занимаются папа с Вэнсом. Она знает лишь, что папа ненавидит ее, потому что она не сумела защитить Оза, и что он уехал, а Боб любит ее и он рядом. Исковерканная картина мира – единственная доступная смертным.
Накормив четверых котят, мама возвращается на диван, кладет зверьков на подушку у себя под боком, обнимает их, словно защищая от всех невзгод, и закрывает глаза. Финн – самая боевая в четверке. Может, она и самая маленькая, зато точно знает, что ей нужно. Отпихнув Брута (так я назвала серого котенка), она решительно устраивается прямо у мамы под сердцем.
65
– Подъем, – командует папа. Вэнс громко храпит, развалившись на диване, и папа бесцеремонно бьет костылем ему по ногам. Вэнс со стоном пытается улечься поудобнее, но папа опять пинает его ноги, на этот раз с такой силой, что Вэнс скатывается на
пол. – Пора.
– Черт, мужик, отвяжись.
– Мы зря тратим светлое время дня, – говорит
папа.
Вэнс чуть разлепляет распухшие веки. За окном
непроглядная тьма.
– У тебя десять минут. Завтрак на столе. – С этими словами папа хромает на костылях обратно в спальню.
На журнальном столике я замечаю батончик мюсли
и стакан воды из-под крана. Арестантский паек.
Вэнс сворачивается калачиком и закрывает глаза. Ровно через десять минут папа возвращается и бьет
Вэнса костылем по пяткам:
– Поехали.
– Куда поехали? Ночь на дворе!
– Уже шесть утра. – Папа все бьет и бьет Вэнса по пяткам, и в конце концов тот, устав от побоев, нехотя садится. – Пора отыскать Оза.
Вэнс склоняет голову набок и внимательно смотрит на папу, явно решив, что тот окончательно слетел с катушек. Мне тоже начинает так казаться.
– Тело так и не обнаружили, – продолжает папа. – Так что мы сами его найдем. Поехали.
Вэнс мотает головой – папина идея просто абсурдна. Труп Оза лежит где-то среди тундры, чуть не погубившей их обоих всего месяц назад. Вэнс в жизни не вступит в этот недоотряд из двух калек, которым не хватает здоровых конечностей, пальцев, здравого смысла, и уж точно не пойдет искать разлагающееся тело моего брата.
Папа шумно выдыхает носом:
– У тебя нет выбора, Вэнс. Вот как обстоят дела. Ты накосячил, в результате пострадала моя девочка, а для меня в жизни нет ничего дороже семьи. Так что давай начистоту: на тебя мне насрать. Я делаю это вовсе не потому, что я хороший парень, которому есть дело до какого-то обдолбыша. Я не собираюсь спасать тебя от твоих демонов. Будь по-моему, ты бы сгнил в своей душной комнатенке. Но я переживаю за Хлою, а ей по какой-то неведомой причине втемяшилось, что она все еще тебя любит.
Вэнс резко поворачивается и смотрит на папу, широко распахнув глаза. Папа упоминал, что Хлоя хочет увидеть Вэнса, но не говорил, что Хлоя все еще его любит.
Мне никогда не нравился Вэнс, но всегда нравилось, как сильно они с Хлоей любили друг друга. Папы там не было, и он ничего не знает, но когда Вэнс понял, какую ошибку совершил, то решил во что бы то ни стало спасти ее и шел без отдыха и остановки почти два дня. Мысль о спасении Хлои вела его вперед, придавала какую-то нечеловеческую силу. Ему всего восемнадцать. Как бы мне хотелось, чтобы и папа это понимал.
Папа хмурится, заметив надежду в глазах Вэнса:
– Так что, как бы противно мне ни было, Хлое нужно тебя увидеть и понять, что все в прошлом. Но, к несчастью, прямо сейчас ты похож скорее на побитую шавку, чем на панка, и Хлоя точно тебя пожалеет. – А если я откажусь? – спрашивает Вэнс.
– Дверь там. Там же, где и вчера. Она там будет и сегодня, и завтра, и послезавтра.
Прокрутив в голове все варианты, Вэнс встает с дивана.
– Когда мне можно будет ее увидеть? – спрашивает он, и у меня слезы наворачиваются от мысли о том, как сильно он любит мою сестру.
– Когда ты найдешь Оза.
66
Я знаю, что обещала больше не являться во сне тем, кого я люблю, но у меня нет выбора. Мо не знает, что делать с тайной, которую ей выдала Натали. Мы с Мо всегда помогаем друг другу во всем, что связано с Натали. Даже после того, как я умерла, эта девица все равно доставляет мне кучу проблем.
Мо не знает, как быть с признанием Натали – с тем, что Боб выменял у Оза перчатки на крекеры. Мо не будет запрещать Натали и дальше нести всякую чушь насчет аварии, понимая, что этот словесный понос рано или поздно утомил бы даже самых невзыскательных слушателей. Но с перчатками все иначе: их вид смущал Мо, пока она сидела в фургоне в ожидании спасателей, мысль о них смущает ее и теперь, и она не знает, как ей быть.
Мой папа в горах. Хлою лучше не тревожить. Мама с Бобом теперь неразлучные друзья. Мо подумывает обо всем рассказать своей матери, но миссис Камински не захочет, чтобы Мо лезла в это дело. Миссис Камински – практичный человек. Оз умер, так какую же пользу может принести признание Натали?
Мо пытается убедить себя, что ее мать права, но на душе у нее неспокойно. Возможно, на нее давит собственная вина за то, что произошло с Озом. Она понимала, что что-то случилось, ведь в результате у Боба оказались перчатки Оза, а сам Оз не вернулся. Она это знала, но ничего не сделала. Теперь она знает больше и не готова снова бездействовать.
Если бы я была жива, я бы поступила так же, как и всегда. Я бы всем рассказала о том, что сделал Боб: как он отправил моего брата на мороз, как выменял у него перчатки. Я бы ездила по улицам с рупором в руках и кричала об этом на каждом углу. Я бы всем рассказала о том, какие Голды трусливые себялюбцы. И все бы мне поверили, потому что я из тех откровенных, прямых людей, которым все верят. Так что, будь я жива, я бы поступила именно так. Но Мо – не я, не в ее природе критиковать кого-то во всеуслышание, так что, когда она ложится спать, я прокрадываюсь в ее сон и подсказываю, что делать.
