Она кивает и поднимает голову, смотрит ему прямо в глаза.
– Я должна знать, что я не сумасшедшая, – говорит она, и у меня щемит сердце от мысли о том, как много всего ей пришлось пережить в одиночку. Ей совершенно не с кем поговорить о том единственном, что ее сейчас беспокоит.
– Ты не сумасшедшая, – говорит Кайл.
Он явно расстроен и не понимает, как ему следует поступить, когда красивая девушка просит его рассказать ей о самом жутком событии в мире. Главным образом потому, что он знает: его рассказ ее расстроит, а это последнее, чего ему сейчас хочется.
– В общем, мне нужно знать, что произошло, – говорит Мо. – Во всех подробностях. – Она морщит нос, закрывает глаза. Делает глубокий вдох, вновь открывает глаза, смотрит прямо на Кайла и говорит: – Еще мне нужно, чтобы потом ты сказал мне, что это не повторится.
Кайл тянется к Мо через стол, берет ее ладони в свои и, так же как Мо сделав глубокий вдох, начинает:
– В тот вечер я ехал на работу и у меня сломалась машина…
На то, чтобы рассказать все от начала и до конца, у него уходит почти час. Все это время он держит руки Мо в своих руках, а Мо слушает его, не поднимая глаз. Слушая его, она вздрагивает. Порой ей не удается сдержать слезы. Кайл всякий раз замолкает, делает несколько резких вдохов, и я вижу, что он отчаянно хочет ее утешить, помочь ей пережить этот кошмар.
Идут минуты, Мо отважно одолевает сказанное им и наконец кивает ему, показывая, что он может продолжить рассказ. Он ни о чем не врет, просто упускает одну деталь. Он не рассказывает Мо о том, как соскользнул с края обрыва, а мама его не удержала. Я смотрю на его лицо, когда он это делает: вспоминая, он лишь чуть морщится, но тут же продолжает свой рассказ.
– А потом меня отвезли в травмпункт, – говорит он. – И теперь я сижу здесь, с тобой. – Мо поднимает на него глаза, а он улыбается ей вымученной, кривоватой улыбкой. Вытягивает руки, обхватывает ладони Мо целиком и добавляет: – И это не повторится.
– Спасибо, – говорит она.
– Пожалуйста. – Он выпускает ее руки, откидывается на спинку стула.
Мо устало облокачивается на стол.
– Откуда вы знали, в какую сторону идти? – спрашивает она.
– Это все миссис Миллер, – отвечает он. – Она просто потрясающая. Я до сих пор не понимаю как, но она знала, куда нам идти. Когда я думаю о том, как мы с ней оттуда выбрались, то не могу понять, как нам это удалось. Мы совершенно не понимали, в правильную ли сторону идем, постоянно заходили в тупик и поворачивали обратно. Помню, мне казалось, что у нас ничего не выйдет, но потом я смотрел на миссис Миллер и думал, что раз она еще может идти, то и я тоже могу. И… – Он замолкает, откидывает голову и, смеясь, мотает ею из стороны в сторону.
– И что?
Он фыркает:
– И я все время думал о тебе и об этих твоих нелепых сапогах.
– О моих сапогах?
Он улыбается широкой, счастливой улыбкой:
– Ага. Они выглядели так, будто ты собиралась на концерт или еще куда. Такая блестящая кожа, каблуки.
Мо краснеет:
– К твоему сведению, это были сапоги «Прада».
– Ясно, ну в любом случае я только об этом и думал. О том, как нелепо они смотрелись и как сильно у тебя в них мерзли ноги. И я понимал, что мне нельзя останавливаться, что я во что бы то ни стало должен идти дальше.
Будь я жива, я бы вся засияла, да и теперь вокруг меня словно взрываются фейерверки в честь четвертого июля. Мо тоже это чувствует. Любая девушка бы почувствовала. Парень шел сквозь метель и снегопад, чтобы ее спасти, его толкал вперед страх за нее, за ее ноги, замерзающие в дурацких сапогах.
Мо поднимает ногу в походном ботинке:
– Так лучше?
– Гораздо. Очень сексуально.
Мо бросает в него салфетку, и он отбивается, смеясь. Он так мило смеется. Все, что он сейчас делает, кажется мне милым. Даже если бы он высморкался, я все равно решила бы, что это сексуально.
– Ты узнала все, что хотела, – говорит Кайл, – значит, больше тебе от меня ничего не нужно?
– Нужно, – отвечает Мо. – Потому что ты соврал.
Кайл щурится и наклоняет голову вбок.
– Есть еще что-то, о чем ты мне не рассказал.
– Я все тебе рассказал, – смущенно говорит Кайл.
Сразу видно, что вранье дается ему нелегко и он вообще не любит врать. От этого он мне нравится еще больше.
– Ты рассказал почти все, – поправляет его Мо. – Произошло еще что-то, из-за чего у миссис Миллер тяжело на душе.
– Она потеряла двоих детей.
– Дело не в этом. Произошло что-то, не связанное с Финн и Озом. Я поблагодарила ее за то, что она для нас сделала, а она взорвалась. Я думала, она меня ударит. К тому же врун из тебя никудышный. Так что рассказывай.
– Ничего не было, – говорит Кайл.
– Она так не считает.
– Говорю же, ничего страшного не случилось.
Мо хмуро смотрит на него, а он проводит рукой по волосам, наклоняется к ней, тут же откидывается назад и поджимает губы.
– Ничего не было, – повторяет он, а потом добавляет: – Некоторые вещи… они… о них не стоит даже говорить. В тот день все мы сделали то, что должны были.
Его суровый тон добивает Мо. Она мотает головой, роняет подбородок на грудь, а из глаз у нее рекой текут слезы.
– Прости, – говорит Кайл. От раскаяния его голос звучит выше, чем обычно. – Я не хотел тебя расстроить.
– Дело не в тебе, – выдавливает Мо, – дело во всем, что случилось. Я не могу больше это выносить. Мне отвратительно все то, что вылезло наружу в тот день. Я думала, что смогу это сделать, – она переводит взгляд на снег за окном, – но теперь я здесь и вспоминаю обо всем, и…
Кайл протягивает к ней руки и снова берет ее ладони в свои. Он подносит их к губам, согревает пальцы Мо своим дыханием.
Она поднимает на него заплаканное лицо.
– Ты будешь так делать каждый раз, когда я вспомню об этом?
– Каждый раз, – отвечает он.
– Ты меня даже не знаешь, – говорит Мо.
Но она и сама понимает, что это не так. Одной страшной ночи хватило, чтобы поведать о людях больше, чем обычно познается за целую жизнь.
75
Мама бежит, пока не чувствует, что больше не может дышать. Тогда она останавливается, складывается пополам, ловит ртом воздух. Сейчас ранний вечер, она одна на улице. В домах за полем для гольфа кипит жизнь: семьи, состоящие из мужей, жен и детей, делают все те замечательные вещи, которые обычно делают семьи, состоящие из мужей, жен и детей.
Дрожь начинается как несильная икота, от которой у мамы дергаются плечи. Но спазм разрастается безудержной волной, заполняет все ее тело, кости вдруг словно тают, и мама безвольно садится на холодный твердый тротуар, растекается по нему.
