— Понимаю.
Я обняла его, знала, что он поможет, поддержит.
— Все обойдется, Алима, — Триен погладил меня по спине. — Все обойдется.
— Он и для тебя опасен, — выдохнула я. — Ты показал его сержанту без прикрас. Фейольд это знает, он не забудет и не простит.
— Я все-таки верю в суд. Знаю судью, он разумный и справедливый человек. Жесткий. И станет ещё жестче, когда получит бумаги из Кипиньяра. Насколько я понял, командор стражи Кипиньяра не из тех людей, которые не заканчивают начатое. Он предоставит все документы суду. Φейольда упрячут надолго.
Звучало твердо и убедительно. Вера Триена в суды и закон подкупала, успокаивала.
— Кажется, ты уже несколько раз сотрудничал со стражей, да? — я робко заговорила на личную тему и пожалела, что объятия распались.
— Да, приходилось, — он потянулся за своей чашкой. — Шаманов тоже правильней всего назвать обличителями. Как и мэдлэгч, шаманов просят о помощи, когда не хватает доказательств. В своих ритуалах я могу вызвать даже умерших, но лишь тех, кто умер не больше пяти лет назад. Это очень тяжелый, трудный ритуал, в него приходится вплетать и живущих, которых необходимо должным образом защитить. Иначе потустороннее может получить через них лазейку в наш мир.
— Потустороннее? Это духи? — уточнила я.
— Не только, — он отвернулся, погладил чашку пальцами, и стало ясно, что эту тему он обсуждать не хочет. — Защита мирян вообще самая сложная часть работы в таких случаях. Думаю, ты знаешь и сама.
— Нет, не знаю, — я покачала головой. — Магия мэдлэгч другая. Мы не можем вызывать дух умершего, музыка гуцинь способна лишь воскресить воспоминания о нем. В ритуале познания мелодия и особые чары помогают создать образы, которые увидят и миряне, как ты их называешь. Судьи или стражники, те, кто обратился за помощью. Защищать никого не надо, — я пожала плечами и хмуро добавила: — хотя от магии иных мэдлэгч вообще почти невозможно защититься.
— То есть? — Триен настороженно нахмурился, повернулся ко мне всем телом.
— Среди мэдлэгч есть проклинатели, — со вздохом пояснила я. — Сам понимаешь, что маги, которых так называют, не стремятся лечить, спасать, гадать или зачаровывать предметы для защиты скота от падежа, например.
Он кивнул:
— Да, название само за себя говорит.
— Именно. Они проклинают на болезни, на смерть, на разорение, на несчастья. И от этих проклятий простым людям не спастись. Их и не все мэдлэгч разрушить могут.
Триен задумался на мгновение:
— Чем они платят за эту силу? — прозвучало так, будто он рассчитывал услышать о наказаниях. И он не ошибся.
— Короткой жизнью. Редко кто из них доживает до пятидесяти. Малочисленностью. У них даже двух детей в семье не бывает.
— Все равно как-то несоразмерно, — он недовольно нахмурился.
— Ты настолько веришь в справедливость? — поразилась я.
Он хмыкнул:
— Я бы иначе сформулировал. Я верю в равновесие, в равноценный ответ мироздания. Вот взять, к примеру, того же Фейольда. Сколько горя он причинил, сколькие погибли по его вине — ему все вернулось. Все возвращается. И плохое, и хорошее. Уверен, задумавшись, ты найдешь много подтверждений этому в жизни.
Такой подход мне нравился, а поразмыслив над словами Триена, я действительно нашла множество примеров. Только одному, самому животрепещущему, объяснения не находила. Никак не могла понять, когда же умудрилась сделать что-то настолько плохое, что заслужила целый год плена и ошейник.
ГЛАВА 16
Три дня ушло на восстановление резерва естественным путем. За это время Триен побывал в Пупе, убедился, что здоровье роженицы и ребенка не вызывает опасений, заодно узнал и новости.
После ритуала, который показал Фейольда и его подельников во всей красе, староста и сержант довели мага до деревни и погрузили вместе с двумя другими бандитами на телегу. Те сопротивлялись, а пуповчане, которым староста рассказал о ритуале, арестованных нарочно задирали. В этом отчасти были виноваты спрятанные Санхи амулеты — шамана и его доброе имя жители деревни пошли бы защищать и с оружием. Что говорить о попытках задеть словами трех связанных преступников, которые и возразить толком не могли.
Фейольд, уже получивший в челюсть, еще худо-бедно держал себя в руках, но его спутники были попроще, пробовали «отгавкиваться», как сказал староста. В итоге, по словам все того же старосты, когда один из подельников мага лягнул сержанта, «стражники отвели душу». Одного, самого ретивого из бандитов, отделали так, что пару дней спустя староста сомневался в том, что «орел» до суда дотянет.
Такие подробности Триену не нравились, зато объясняли, почему в видении только один человек сопровождал Фейольда.
Общение с Алимой радовало. Поначалу она была скованной, будто заледеневшей, теперь же во взгляде появилась не только упрямая решимость выжить любой ценой, но и тепло, сердечность. Что-то безвозвратно изменилось в ней, когда она уверилась в том, что Триен не станет склонять ее к близости. Видимо, она этого всерьез опасалась.
Лицо все чаще озаряла улыбка, девушка откликалась на шутки и, казалось, получала удовольствие от разговоров с шаманом. Она спрашивала и о нем, о его семье, искренне интересовалась Триеном. Это льстило и грело душу. Чудесные перемены явно шли Алиме на пользу и подпитывали уверенность Триена в том, что он не зря собрался в Каганат, не зря положился на чутье, подсказавшее, что девушку нужно спасти во что бы то ни стало.
Резерв после искусственных подпиток восстанавливался медленно, но вызванные этим слабость и ломота в теле не шли ни в какое сравнение с тем, как истощал Алиму ошейник. Было очевидно, что каждое превращение буквально выпивало ее жизненную силу. В лисьем облике она вообще валилась с ног и засыпала на ходу, в человеческом быстро уставала. Но все равно пыталась заботиться о Триене, готовила еду, поливала растения, хоть он и убеждал девушку, что сам отлично со всем справится. Она лишь улыбалась и делала по-своему.
«Забота не может быть только в одну сторону», — эти ее слова Триен не раз вспоминал. А после очередного общения с пуповчанами понял, что очень давно не получал подтверждения этой простой истины. Деревенские уважали своего шамана, платили добром за добро и в некоторой степени предоплачивали его помощь в будущем. Такое отношение никак не вписывалось в представления Триена о заботе.
В Зелпине, где жили родители и брат с семьей, все было иначе, но там Триен бывал редко и не задерживался надолго. Самое больше на три недели. Иначе Санхи и все прошлые перевоплощения не давали жизни и в случае, если резерв был полон.
Алима, сама того не зная, подарила Триену ощущение дома, восхитительное чувство, что он кому-то дорог. Рядом с ней, даже от мысли о ней, на душе становилось светло и радостно, как никогда и ни с кем прежде. И как бы Триен ни корил себя за это, но ему нравилось, когда Алима была в лисьем облике. Тогда можно было прикасаться к ней, гладить темно-рыжий мех, и это не выглядело попыткой приставать к девушке. При этом, что было куда важней, Алиме явно нравилась такая ласка.
