Почему-то хочется услышать, как она назовет меня по имени — Рэйвен.
Но к бесам все.
Это просто обозленная девица, очень хорошо — идеально, безупречно! — прикрывающая ненависть маской смирения и невинности.
И все же, герцог я или как?
— Вам нужно где-то провести ночь, юная леди. Полагаю, моя комната для этого отлично подойдет.
Ох уж эти вспыхнувшие щеки!
Так бы и сожрал ее вместе с ними.
Пожалуй, пойду-ка я чуть медленнее.
Глава двадцать восьмая
Сиротка
Если герцог пронесет меня вот так еще хотя бы десяток шагов, то мое несчастное тело совершенно точно сгорит, обуглится и вообще превратится в прах.
Меня никто и никогда не брал на руки.
Только когда схватил живот, наставница отнесла в телегу, но я была ребенком, а наставница волокла меня на спине, словно оглоблю, и не было в этом ничего, кроме желания поскорее отмучиться.
А сейчас я словно заяц в волчьих лапах — даже пискнуть страшно, не то, что пошевелиться.
Хотя, герцог скрутил меня на славу — хорошо, что могу хотя бы дышать.
Правда, через раз, потому что по телу проходят совершенно непонятные и незнакомые мне судороги, от которых сердце заходится в сумасшедшем галопе.
Даже через плотную кань шторы невозможно не почувствовать крепкую мужскую грудь, на которой я почти что размазана, словно подтаявшее масло.
И где-то в этой груди бьется сердце — сильно, уверенно, жестко.
Как будто не живое, а одно из тех, которые суют в грудь марионеткам и механикусам.
Мне даже хочется сильнее прижаться ухом, послушать — точно ли там не щелкают шестеренки?
Но герцог, наконец, замедляет шаг перед красивой резной дверью, пинком открывает ее и останавливается посреди богато отделанной комнаты.
Только теперь я понимаю, насколько убогой и неподготовленной была моя.
Как написано в Томе Мудрости: посмотри на плод — и он покажется тебе свеж, посмотри на тот, что свежее — и узнаешь, что первый испорчен и прогнил.
Герцог ставит меня на пол.
Я, конечно же, теряю равновесие, потому что чувствую себя тем одноногим рыцарем из сказки.
Герцогу же явно по душе мое замешательство и шаткое положение, потому что он как ни в чем не бывало тянет за край занавески, заставляя меня снова буквально упасть на него.
— Милорд Куратор, вы не могли бы…! — От стыда не могу закончить мысль.
И еще потому, что за расстегнутым мундиром и распахнутым воротом белоснежной сорочки, видна смуглая шея, глубокая ямочка у ее основания и ниже — треугольник крепкой мужской груди.
Перечеркнутый тонким старым шрамом.
Шрамы — это же… нормально, когда мужчина служит капитаном элитной королевской гвардии? Это — самая сильная линия обороны и защиты Артании, те, кого Его Величество отобрал лично и кому не задумываясь доверяет свою жизнь, кого сам ведет в бой, если защита государства отказывается под угрозой.
Наверное, герцог часто бывал на поле боя.
Наверное, этот шрам…
— Что-то вы притихли, юная леди, — нависает надо мной насмешливый простуженный голос и я, чтобы снова не начать шататься, кое как высвобождаюсь из занавески, придерживая ее вокруг, словно плед.
Герцог внимательно следит за каждым моим движением, прищуривается, стоит сделать шаг назад. На всякий случай оглядываюсь и быстро шарахаюсь в сторону камина.
Боги праведные, там же… кровать!
Герцог что, правда решил, будто я…
В памяти всплывают слова, сказанные им накануне, по поводу моего рвения и королевской постели.
— Я еще не испытывал ее удобство, — ухмыляется герцог, лениво скрещивая руки на груди, — но маркиза уверяла, будто это ложе — одно из лучших, какие только можно приобрести за золото.
— Не сомневаюсь, — неуверенно говорю я. — Леди Виннистэр определенно высоко ценит вашу… персону, — наконец, подбираю, как мне кажется, самое безопасное слово.
— Вы так думаете?
— Да, — в придачу зачем-то еще и киваю.
Рядом с ним неуютно.
Хотя нет. Неуютно было на той телеге, когда он смущал меня непотребными разговорами и намеками, неудобно было, когда подстрекал насмешками, когда язвил насчет моего рвения и королевской постели.
А сейчас, когда пространство вокруг нас ограничено четырьмя стенами, мне… ужасно и горячо одновременно.
Пару лет назад, когда вольные каперы Ригии напали на соседние с монастырем поселения, я нос к носу столкнулась с одним из них — ужасным, в черной маске с огромными стеклянными окулярами. Я тогда пыталась перевязать раненного гвардейца, и не заметила, как капер спикировал прямо на нас. Помню, что за те пару мгновений, что я пыталась справиться со страхом, он ухмылялся и готовился бросить на нас маленькую сверкающую сферу.
Тогда я думала, что умру.
Вот точно умру — и ничего меня не спасет.
К счастью, гвардеец успел закрыть нас Аспектом защиты, хоть это и стоило ему жизни.
Но и тогда я не испытывала такого страха, как сейчас.
И уж точно в груди так не жгло, будто… что-то там разгорается, стоит нашим взглядам встретиться.
Нужно немедленно уносить ноги, пока я не выдала себя какой-нибудь глупостью. Если настоящая герцогиня — дочь предателя короны и герцог так презрительно к ней относится, что позволяет отпускать скабрезные шуточки в присутствии других леди, то вряд ли бы она стала пользоваться его внезапной помощью.
Значит, и мне нельзя.
Хоть, признаться, от одного вида этой кровати меня обуревает желание забраться по одеяло и как следует выспаться.
— Спасибо за помощь, герцог, — легко и сдержано кланяюсь, — но я не могу злоупотреблять вашим гостеприимством.
Шагаю к двери — к счастью, она открыта и моя репутация хотя бы отчасти не скомпрометирована. Пока герцог нес меня сюда на руках, мы не повстречали ни единой живой души, но вряд ли новость о том, что он приволок в свою спальню одну из кандидаток, покроется пылью и канет в лету. Ведь даже у стен есть уши.
— Далеко собрались, юная леди? — посмеивается мне в спину герцог. — Вы в курсе, который сейчас час?
Я смотрю на стоящие в углу песочные часы — две огромные хрустальные колбы в витиеватой серебряной подставке. На циферблате, который расположен над верхней — семнадцать минут после полуночи. Ничего удивительного, что замок был пуст, когда герцог нес меня в свою комнату.
Но, на мой крик, они с маркизой пришли вдвоем.
Хотя постель и в полном порядке.
