— Вы стояли рядом с вашим любимым отцом, юная леди. Такая маленькая, такая… еще почти ребенок. Стояли и улыбались, — он уводит палец в уголок моего рта, чуть с нажимом приподнимая его вверх, как будто хочет сам «сделать» ту же улыбку. — Улыбались, когда Хлестатели, по приказу вашего отца, сдирали с меня кожу шипастыми плетками.
По моему телу проходит дрожь.
Этого не может быть.
Никто в здравом уме и вере в богов не сделает с человеком… подобное.
— Вы улыбались, когда меня растянули на кресте и палачи вашего отца прижигали меня всякой дрянью. — Герцог почти-что рядом с моим ртом, его губы так близко, что я не понимаю — целует он меня или только собирается? — Каждый раз, когда я терял сознание от боли, надеясь, что сдохну и мучения прекратятся, но меня снова и снова окатывали водой, знаете, что я видел? Смеющееся лицо вашего отца и улыбку его милой дочурки.
Если бы герцогиня сказала мне об этом, я бы никогда не стала ею даже на мгновение.
Может быть… мне нужно признаться?
— Потому, леди Лу’На, — герцог улыбается одними губами, и тени от огня в камине делают эту улыбку нечеловеческой, зловещей, — я никогда не смогу забыть того, что сделало ваше сраное семейство. Даже если бы хотел — а я, поверьте, хотел бы — все равно не смогу. И никогда не прощу ни вас, ни людей, которые были настолько глупы и беспечны, что протянули вам руку помощи.
Мысль о признании мгновенно умирает под каменным молотом этого обещания.
Я, простая послушница, тоже помогла герцогине и стала добровольной соучастницей чудовищного обмана.
И я даже не смогу сказать ни слова в свою защиту, потому что тогда мне прямая дорога в лапы инквизиторов, которые вряд ли будут гуманнее и человечнее, чем этот истерзанный мужчина.
И все же, он не отстраняется, хоть ненависти и презрения в его голосе столько, что ими запросто можно наполнить самый бездонный колодец Артании. Его пальцы так нежно поглаживают мою щеку, что я перестаю понимать происходящее.
Он хочет меня убить или… поцеловать?
Резкое и как будто удивленное покашливание за нашими спинами заставляет нас обоих отпрянуть друг от друга.
Меня — с ужасом.
Герцога — с облегчением.
— Надеюсь, — маркиза вплывает в комнату, словно важная ладья, — не помешала никакому важному разговору?
Эта неприличная многозначительность в ее голосе заставляет меня покраснеть от негодования. И бессилия, потому что, если посмотреть на все это со стороны, то в комнате наедине была молодая девушка в растерзанном платье и мужчина, раздеты до пояса. И они стояли так близко, что все это выглядело почти как… поцелуй.
Тыльной стороной ладони смазано провожу по губам.
Герцог, замечая это, щурится.
Хватает мундир, надевает его на голое тело, потому что сорочка остается валяться на полу белоснежной шапкой дорогого шелка.
— Леди Виннистэр, какого Хаоса вы вторгаетесь в мою комнату без стука? — он продолжает испепелять меня взглядом, даже не трудясь повернуть голову в сторону гостьи.
Его вопрос застает ее в трех шагах от порога.
Маркиза расстается с сальной ухмылкой и замирает на месте. Осторожно говорит, что дверь была не заперта.
— Однако это не дает вам права входить, — злится герцог.
— Я лишь пришла сказать, что отдала все необходимые распоряжения, — смиренно склоняясь в реверансе, говорит маркиза.
Герцог косит взгляд в ее сторону.
Кажется, именно туда. где у нее то, что приличным женщинам следует показывать лишь законному супругу, но маркиза почему-то щеголяет в таком виде по замку.
Так, может, это мое здесь присутствие расстроило ее планы, а не она помешала нашим?
Герцог остывает так же мгновенно, как и зажегся.
Теперь он так же холоден, ироничен и самодоволен, как несколько минут назад.
Я стараюсь не думать о том, что причина этого умиротворения — декольте леди Виннистэр, на которое от слишком уж многозначительно пялится.
После того, как почти… поцеловал меня!
Глава тридцать первая
Я провожу ночь без сна, совсем ни на минуту не сомкнув глаз.
Ворочаюсь в этой огромной постели, как угорь на сковородке, снова и снова, и снова пытаясь вспомнить каждую деталь рассказа герцога.
Потом вспоминаю лицо герцогини Лу’На.
Снова исполосованной тело герцога.
Его обещание никогда не забыть и не простить.
По телу идет дрожь, стоит представить, что было бы, скажи я ему правду за мгновение до того, как он высказался. Меня, наверное, уже давно освежевали бы, и никто бы не знал, что случилось с сиротой без роду и племени.
Утром, с первыми лучами рассвета, в комнату приходит служанка.
Застает меня, завернутую в одеяло, немного нервно улыбается и быстро протягивает темно-синее платье простого кроя.
— Меня зовут Анна, — кланяется, и идет прямиком к кровати, — я буду вашей горничной, госпожа. Миледи Виннистэр велела позаботиться о вас и помочь вам приготовиться к завтраку.
Мысль о еде еще более неприятна, чем этот ее взгляд, которым она оценивает то меня, то примятые простыни.
Что это вообще может значить? О чем она…
Только когда горничная бросается приводить постель в порядок, я начинаю медленно понимать и эти взгляды, и «свинью», которую мне подложила Распорядительница.
Теперь все будут знать, что одна из претенденток провела ночь в спальне Куратора!
Я нервно сглатываю, лихорадочно соображая, можно ли что-то предпринять.
Как спасти свою репутацию от вот таких, как у горничной, взглядов. Делать вид, что ничего не произошло? Попытаться объяснить? А стала бы герцогиня расшаркиваться перед горничной?
Ответ настолько очевиден, что я молча жду, пока Анна наполнит ванну и выполнит все положенные обязанности: поможет мне выкупаться, одеться и уложит волосы.
— Всех леди просят спуститься вниз, — с поклоном, говорит горничная, прежде чем исчезнуть из комнаты, на прощанье не удержавшись от насмешливого взгляда.
Я что есть силы сжимаю кулаки и мысленно читаю молитвы о смирении.
Столько раз, сколько нужно, чтобы немного успокоить голову, взять себя в руки и спуститься вниз, в просторный залитый солнцем зал, где уже собрались остальные претендентки.
И все мои старания идут насмарку, потому что все эти лица слишком уж красноречивы.
Я с трудом дохожу до отдельно стоящей — как нарочно для меня — маленькой софы и присаживаюсь на ее край. Расправляю юбку с таким видом, будто складки на ней — единственная вещь в мире, способная вывести меня из себя.
