До крыльца всего ничего, уже и гвардейцы вытянулись в струнку, чтобы встретить короля, но эта проклятая четвероногая скотина еле ползет, как будто где-то в роду породистых харских жеребцов вдруг проклюнулась черепашья кровь. И именно в эту минуту, когда в руках Эвина сидит та самая женщина, чей отец чуть не лишил его короны. Вместе с головой.
Ну хорошо, до настоящего свержения Эвина старому предателю было далеко, но попытка была неплохая. Я бы сказал — единственная за все эти годы, заставившая меня вспомнить, что где-то под моей кожей существуют нервы.
Судя по лицам едущих за Его Величеством всадниц, не одному мне эта «милая картина, полная любви и обожания» набивает оскомину. Особенно печально смотреть на Веронику, раз даже в густых сумерках ее злость горит ярче всех парковых фонарей.
Интересно, Эвину совсем мозг отшибло, что он вдруг решил поиграть с романтика?
Забыл, что эта девчонка, пусть тогда и наматывала сопли на кулак, но при всем честном народе поклялась кровью отца, что отомстит за свою уничтоженную жизнь?
Забыл, что она запросто может держать при себе отравленную шпильку, чтобы при первой же возможности всадить ее ему в глаз?
И что чем невиннее и нежнее она выглядит, тем опаснее на самом деле?
Когда конь, наконец, останавливается у крыльца, Эвин первым спрыгивает на землю и с улыбкой протягивает руки к девчонке, спуская ее с седла, словно марципановую принцессу. А когда ставит на ноги, то вообще не спешит убирать ладони с ее талии, а она, кажется, забыла, что ее собственные руки лежат у него на груди.
И выглядит это так, будто Эвин решил наплевать на отбор и объявить имя будущей королевы прямо сейчас.
Боги, надеюсь, он не собирается выкинуть ничего такого?
Первой меня замечает мелкая зараза. Да и то, скорее всего лишь потому, что я, устав «наслаждаться» их идиллией, выразительно откашливаюсь в кулак.
Она смотрит сначала с удивлением, потом, стремительно краснея, убирает ладони и выскальзывает из рук Эвина. Как мне кажется — к его заметному сожалению.
— Рэйвен, — Эвин усмехается, напрочь забыв о существовании двух других девушек. — Печешься о моей безопасности, как всегда?
— Кто-то же должен это делать, — отвечаю с выразительной улыбкой.
— Уверяю, друг мой, во время прогулки сверчки не устроили на меня облаву, хотя… — Улыбка и взгляд на герцогиню. — Был один коварный куст…
— Он лишь хотел избавить вас от моего скучного общества, — краснея, мило отвечает девчонка.
И до меня только теперь доходит, что эти двое флиртуют друг с другом.
Причем настолько явно, что это замечает даже Вероника Мор, потому что, не дождавшись положенных знаков участия, сама спрыгивает с лошади и нервным резким шагом несется по крыльцу, изображая фурию из страшной детской сказки. Вторая девица плетется за ней, но, в отличие от девицы Мор, ей хватает мозгов задержаться, чтобы изобразить мне реверанс.
— Потеря вашего общества, герцогиня, — продолжает Эвин, — была бы невосполнимой утратой.
Девчонка Лу’На, заливаясь довольным румянцем, словно карамельный петушок на палочке, изображает королю реверанс, смущенно бормочет, что и так злоупотребила его обществом, благодарит за спасение — делаю мысленную зарубку узнать об этом поподробнее — и ускользает, нарочно идя так, чтобы расстояние между нами было максимально возможным.
Будь моя воля — я бы применил к ней парочку своих любимых, развязывающих язык «фокусов», потому что в этом королевстве, да и вообще на этой земле, я буду последним человеком, который поверит в ее искренность.
Даже если я так же готов дать ей сто баллов из десяти за безупречную актерскую игру.
Глава тридцать восьмая
— Ведь у этого всего есть какое-то разумное объяснение? — спрашиваю я, когда мы с Эвином уединяемся в малом трофейном зале, где уже растоплен камин и в кубки налито подогретое до идеальной температуры медовое вино со специями и пряностями.
— Ты о чем? — лениво переспрашивает Эвин, устраиваясь в кресле в своей излюбленной позе — заложив ногу на ногу и подперев кулаком щеку.
— Я о твоих успешных попытках очаровать дочь предателя.
Он делает глоток вина, и продолжает расслабленно улыбаться.
Он вообще слышал мой вопрос?
— Лошадь взбрыкнула, девица свалилась в колючий куст, я спас ее и решил, что не случится ничего страшного, если мы немного прокатимся, — наконец, говорит Эвин.
— Лошадь взбрыкнула, — повторяю за ним, мысленно прикладывая ладонь ко лбу, сокрушаясь над тем, какой, порой, короткой бывает наша мужская память. — Напомнить тебе, что эта мелкая бестия скакала верхом без седла, и если бы не тот счастливый случай — ты был бы как минимум одноглазым?
«А как максимум — мертвым», — добавляю про себя.
— Думаешь, я совсем дурак?
— Думаю, что в нашем плане точно не было пункта «корчить смертельно влюбленного».
Если бы мы с Эвином не пережили все то, что пережили, за одну эту фразу меня запросто ждала бы «роскошная» ночь в подвале, а может даже не одна. Но иногда, когда оба замарались по самые уши в том, о чем лучше не рассказывать потомкам, некоторые условности перестают иметь значение.
Как и некоторые формальности.
— Она могла запросто воткнуть в тебя что-нибудь, Эвин, — перестаю шутить.
— Ради богов, Рэйвен. Думаешь, я бы не справился с этой худышкой?
Не пигалицей, не предательницей, ни как-нибудь еще.
Худышкой.
— Эвин, ты же помнишь, что все это — часть игры, в которой ты — главный приз?
— Помню и собираюсь получить от нее хоть какое-то моральное удовольствие. — Он ленив потягивает вино, и глядя с прищуром на огонь, говорит: — Кстати, я пригласил Матильду на прогулку по озеру.
— За какие такие заслуги?
— Просто так. Король я или не король?
Час от часу не легче.
Мозгом я понимаю, что какими бы ни были наши с Эвином отношения — в основном, неуставными — некоторые вещи, даже если они мне не нравятся, нужно просто принять без комментариев и замечаний. Потому что непостоянство у королей в крови, как ни крути, и я лично был свидетелем тому, как Эвин лично снес голову одному генералу, который выиграл для него три сражения, но в четвертом отказался подчиняться приказам. Это было быстро и молниеносно, как гром среди ясного неба.
