Кажется, это конец? Из глаз катятся слезы, и я едва-едва чувствую их соль стынущими губами.
В груди что-то жжет. Так сильно и резко, словно из меня растет дерево сразу размером с о столетний дуб.
Эхо шагов.
Тяжелая уверенная поступь. Шаг быстрый, но без паники.
Прикрываю глаза, почему-то уверенная, что так я сохраню остатки сил.
Перед мысленным взором снова та страшная сцена из сна и шаги, которые преследуют меня теперь уже наяву. Или я уже… того, умерла?
Подошвы тяжелых ботинок прямо перед глазами.
И снова по коже озноб, как будто прям сейчас я, наконец, досмотрю ту сцену, от которой кровь стынет в жилах.
Как будто хоть перед смертью разгадаю преследующую меня много лет загадку.
Какая-то сила переворачивает меня на спину, крепкие руки с длинными тонкими пальцами тянутся к шее.
Острая боль прожигает тело в тот момент, когда я чувствую сильный рывок.
Кожа горит — я могу поклясться перед всеми богами, что вижу красные всполохи на кончике собственных подрагивающих в предсмертной агонии пальцах.
— Бездна задери, Матильда! — злой мужской голос. — Что за…?
И поток отборной ругани.
Совсем не приличествующей положению и рождению герцога Нокса.
Я, наконец, теряю сознание.
Уж не знаю — к добру ли это, но за миг до этого проклятое украшение перестает стискивать мою шею.
Глава сорок третья
Когда я открываю глаза, первое, что вообще чувствую — запах.
Пахнет… странно. Теми травами, которые иногда курят богатые господа, приезжающие на ярмарки. Они набивают ими длинные деревянные трубки и втягивают дым, словно какое-то целебное свойство от всех недугов. Ну или по крайней мере тех, которые невозможно увидеть снаружи.
Я провожу рукой по горлу, в панике сглатываю густую слюну.
Кожа под пальцами тут же вспыхивает от боли. Веду по тонкому следу, опоясывающему шею, словно самое уродливое украшение в мире.
— Я не умерла? — зачем-то произношу вслух, и громкое недоверчивое хмыканье заставляет резко обернуться.
— Мне кажется, леди Лу’На, есть что-то странное в том, что я задаюсь тем же вопросом вот уже битый час!
Сажусь, подавляя приступ головной боли и рвоты.
Тяну одело до самого носа, когда из стоящего напротив камина кресла, поднимается черная, больше похожая на тень фигура герцога.
И почему-то его шаги в мою сторону снова до боли похожи на ту зловещую поступь из моих кошмаров.
Плачущий помоги, кажется, я слишком много обо всем этом…
Герцог резко навивает надо мной, без всякого стыда и приличия, ставя руки по обе стороны моей головы, хватаясь пальцами за высокую спинку кровати, словно вознамерился ее сломать.
Я в ужасе вздрагиваю, когда замечаю на его щеке уродливый свежий ожог: словно кто-то выплюнул ему в лицо сгусток огня, и прилипчивое пламя потекло вниз по коже, до самой шеи и дальше, оставив дыру в вороте мундира.
— Что такое, юная леди, вас более не привлекает мой вид? — скалится герцог, и как нарочно, наклоняется еще ниже. От его искривленных в злой ухмылке губ пахнет тем самым дымом. — Вы больше не горите отчаянной страстью, Матильда? Не желаете меня… поцеловать?
Я тяну одеяло еще выше, но герцог в один рывок сдергивает его на пол, лишая меня последней хлипкой преграды перед ним.
В последней попытке хоть как-то отгородиться от этого человека, пытаюсь вытянуть из-за спины подушку, выставляю ее вперед, но и она летит на пол. Как будто герцог и впрямь собирается разорваться меня на кусочки, выпотрошить, чтобы вдоволь натешиться происходящими со мной метаморфозами.
— Что… произошло? — спрашиваю, заикаясь, и громко вздрагиваю от страха, когда спиной натыкаюсь на спинку кровати. Все, дальше отползать уже некуда. Я в ловушке и, если герцог захочет свернуть мне шею — он сделает это мгновенно, всего одной рукой. — То ожерелье…
— Да, Матильда, то чудесное ожерелье, которое чуть вас не придушило и которое я, по доброте душевной, решил с вас снять! — Он все-таки открывает ладонь от спинки кровати и тычет ее мне под нос, прямо раскрыто пятерней.
Я снова вскрикиваю, зачем-то мотаю головой и жмурюсь, как будто если закрыть глаза — все это будет происходить с кем-то другим.
Но даже так я все-равно «вижу» на ладони герцога длинный широкий ожог, ярко алый, въевшийся в кожу намертво, навсегда.
Я уже видела что-то похожее.
На руке Орви, когда он просто пытался до меня дотронуться.
— Откройте глаза, юная леди, либо мне придется применить к вам силу, — тихим злым шипением предупреждает герцог и я послушно исполняю приказ.
Послушно, но медленно, как будто тот этого действительность не так быстро снова ворвется в мой хрупкий внутренний мир.
Кожа на ладони герцога болезненно красная.
Остается лишь догадываться, какую боль он испытывает, весь покрытый отметками этой навсегда изуродованной плоти. Мой взгляд снова поднимается к его лицу, которое всего в паре вздохов от моего: смуглая кожа, плотно сжатые губы, широко раздувающиеся от бешенства ноздри.
У него уже есть шрам на лице, но каким-то непостижимым мне образом, я никогда не могла думать об этой отметке как о чем-то уродливом, что делает герцога безобразным. Но ожог…
Мое сердце словно превратилось в игольницу — болит, колет со всех сторон.
— У вас… — вскидываю руку и прикасаюсь пальцем к прожженной дыре на вороте мундира, — испорчена одежда.
Хочу сказать совсем другое, но почему-то получается лишь это.
Герцог молчит.
Только нервно сглатывает, когда неосторожно задеваю красный след на шее — кожа здесь болезненно вздутая.
— Я могу сделать мазь — боль будет легче. Нужен корень белого ириса, настойка коры…
— Какие удивительные познания в деле, недостойном девицы благородного происхождения, — ухмыляется герцог и я тут же прикусываю губу. — Когда именно, юная леди, вы поняли, что испытываете непреодолимую тягу к врачеванию? Когда ваш дражайший отец пытал пленников или когда это делали вы?
Он обвивает пальцами мое запястье.
Я проглатываю крик боли.
Наши взгляды так близко, что я могу без труда разглядеть все оттенки его темных глаз. Там что-то горит, очень глубоко, так глубоко, как вряд ли заглядывал хоть кто-нибудь из ныне живущих. Красное пламя злости, раскаленные всполохи ненависти.
Тягучий багряно-золотой дым… желания?
Плачущий, спаси, откуда во мне все это? Почему я, вместо того, чтобы звать на помощь, как будто отчаянно жду хоть какого-то знака небезразличия?
