Он вздрагивает, хватает ртом воздух, как будто я напомнила ему имя, которое он забыл много веков назад.
— Мы знакомы? — спрашивает он.
Я трясу головой:
— Нет, я появилась уже после того, как ты ушел. Зови меня Рокси.
— Рокс-с-с-си… — по-змеиному шипит он, как будто сжился со своим кадуцеем. Мне противно слышать свое имя из его уст. — Ты приносишь удовольствие или боль? Поднимаешь ввысь или низвергаешь?
— Ни то, ни другое, — отвечаю я с несвойственной мне робостью. — Я… я приношу онемение.
— Вот оно что, — сипит он. — Ты из клана Финеаса. Не люблю его.
— Я вообще-то тоже его не люблю…
Не могу отвести от него глаз. Я забыла, зачем я здесь. Впрочем, я никогда и не задумывалась над поводом. Я просто должна была увидеть. Как будто увиденное могло заполнить пустоты, которые я только что в себе обнаружила. Пустоты, которые оставил во мне Айзек.
Люси вдруг решается выйти из моей тени, и Льюд широко улыбается при виде ее.
— О, а это лицо я помню!
— Привет, Кью! — говорит Люси, кроткая, точно лабораторная мышка. Как и у всех нас, у узника много имен: Льюд, Кью, Дракс… Зависит от того, кого вы спрашиваете.
Его голос становится мягче, когда он обращается к Люси:
— Рад видеть тебя все еще в ходу, хоть ты уже и старуха.
Люси не возражает, но замечание ей явно не нравится.
— Тебя тоже приятно видеть, Кью.
— Когда-то мы были великими, — мечтательно говорит он. — Люси и Льюд — ни одной вечеринки без нас.
Люси избегает смотреть ему в глаза.
— Это было очень давно…
— Ты была тогда такая беззаботная, — продолжает он с нотками ностальгии. — А я такой красавец…
Мне известна его история. Кваальюд был рожден, чтобы избавлять от бессонницы. Как заправский массажист, он помогал расслабиться даже самым зажатым мышцам. Но он быстро осознал свою власть. И загулял. Одно время не существовало такой вечеринки, где бы он ни стоял в центре внимания. А потом всё вдруг закончилось. Его не просто изгнали, его изъяли. Те самые люди, что дали ему жизнь, уничтожили его формулу.
С высоты доносится пронзительный крик. Там что-то сверкает и тут же пропадает. Что бы это ни было, настроение Льюда из мечтательного снова становится мрачным.
— Зачем вы сюда явились — издеваться? Как будто мне мало мучений?
— Нет, — лепечет Люси. — Просто Рокси захотела посмотреть…
— Так вы пришли поглаз-з-зеть на меня! — шипит он. — Ну, подходите ближе. Чтобы лучше видеть.
Это похоже на команду, и я ничего не могу поделать — медленно, дюйм за дюймом, приближаюсь к нему. И тут он делает внезапный рывок, но, к счастью, змеи реагируют мгновенно — душат его, вонзают клыки глубже. Он вопит от боли, но вопль тут же переходит в хохот:
— Они никогда не упоминают, что эти талисманы нашего рождения служат заодно и кандалами нашей вечности!
— Мне очень жаль, — говорю я. — Я сожалею, что с тобой так обошлись.
— Тебе жаль? Правда? А может, рада, что ты не на моем месте?
— Мне не доставляют удовольствия твои страдания.
— И все же ты захотела ими полюбоваться, — возражает он. — Стать свидетелем того, каково это, когда тебе отказывают в существовании, а ты все равно продолжаешь существовать. Хочешь услышать мудрость приговоренного? Вот она: в конце пути нас ждет отнюдь не рай. Нас ждет холодное железо кадуцея. Ты узнаешь это, когда придет твое время. Время присоединиться к нам.
— «К нам»? — переспрашиваю я.
Внезапно вспыхивает молния, и я вижу их — прикованных к кадуцеям на десятках таких же крыш, как эта, — повсюду, насколько хватает глаз. Я не узнаю никого, но чокнутая Люси прозревает измерения, недоступные для других.
— Неужели это… Меридия
[40]? — спрашивает она. — А там, кажется, Дарва
[41]… и маленькая Фэнь-Фэнь
[42]…
Льюд одаривает меня беззубой похотливой улыбкой:
— Полюбуйся, Рокси, на картину твоего собственного будущего.
Я трясу головой, не желая, чтобы это страшное зрелище проникло глубже в мое нутро.
— Нет! Это вовсе не значит, что всех нас ждет такая судьба. Посмотри на Ала! Он стар как мир, но все еще в игре. И Нико, и Мэри-Джейн…
— Ну да, да, натуралы, — цедит Льюд. Отвращение, капающее с его уст, способно превратить змей кадуцея в ржавые железки. — Они так и будут брести по дорогам истории, пока ей самой не придет конец. Но не мы, Рокси. Мы — короли на час. Спроси у Люси, она знает.
Однако Люси плотно сжимает губы, и я знаю, что она думает: «Если я этого не скажу, оно не станет правдой».
И снова вверху раздается крик, от которого кровь стынет в жилах, и над нашими головами сверкает что-то металлическое.
— Что это? — дрожащим голосом спрашиваю я.
— Это крылья моего кадуцея. Они превратились в чудище, патрулирующее небо. Каждую ночь прилетает и пожирает меня, но я не умираю.
И тут Люси, вместо того чтобы, подобно мне, ужаснуться, оживляется:
— Оно умеет летать?
Льюд не обращает на нее внимания, сконцентрировавшись на мне. Пылающие зрачки его глаз сужаются. Он читает мои мысли.
— Увидела что-то, чего не следовало бы, да, Рокси? — И тут он вдруг улыбается: — Нет! Ты почувствовала что-то, чего не должна была чувствовать! Я прав?
Я делаю шаг назад. Это неслыханно! Он вторгся в мой внутренний мир!
— Ты влюбилась в того, кем питаешься, — продолжает Льюд. — Ты любишь того, кого призвана уничтожить!
И в этот момент я понимаю, что не могу убежать. Он держит в своей хватке то, о существовании чего я и не подозревала, — мое сердце. Льюд может сдавить его, как его самого сдавливают железные спирали кадуцея. Но он этого не делает. Он отдает мое сердце мне.
