— Тебе повезло, что ты меня застал, — сообщает он. — Улица обречена. Тут всё снесут, а на освободившемся месте проложат скоростное шоссе. Пошла последняя неделя, чтобы убраться отсюда.
— А если кто-нибудь не захочет убраться?
— А кому какое дело? Все пойдет под бульдозер.
Крэйг заводит его в пропахшую плесенью спальню. Доски разобранной водяной кровати еще стоят у стены, готовые на вынос. В комнате остались лишь старый письменный стол, не стоящий того, чтобы тащить его на новое место, и за компанию с ним стул с поломанной спинкой, а также штабель пластиковых коробок с надписью «игр. ком.» — как будто вся развлекательная активность Крэйга проходила в этой спальне.
Скользящая дверь стенного шкафа открыта, видны флаконы и пакеты, наваленные в углах. Не столько драконьи сокровища, сколько драконьи останки.
— Не суйся туда, — советует Крэйг. — Все равно что иголку в стоге сена искать. И там, кстати, могут и правда оказаться иголки.
Он направляется к коробкам, раскидывает их, пока не добирается до одной, помеченной «разное». Открывает — она забита флаконами, расставленными, гораздо более организованно, чем залежи в шкафу. Если бы Айзек не был вконец обезвожен, он бы сейчас пустил слюнки. У флаконов вполне законный вид, за исключением того, что этикетки надписаны от руки. Крэйг рассматривает флаконы, читает этикетки.
— Не то… не то… не то… А! Вот!
Он вытаскивает один флакон. Не маленький, наоборот — здоровенный, на добрую сотню таблеток, хотя Айзек не знает, сколько их там на самом деле. Крэйг лыбится и потряхивает флаконом, как маракасом, задавая ритм.
— Ну что, плясать будешь? — спрашивает он.
Айзек протягивает руку, но Крэйг отводит флакон назад.
— Деньги вперед!
— Сколько?
— Да все, что есть. Ты не в том положении, чтобы торговаться, так что гони бабло.
И Айзек вынимает бумажник и отдает Крэйгу все его содержимое.
— Триста. Это все, что я смог снять в банкомате.
Крэйг считает банкноты, затем говорит:
— А теперь те, что в носках.
Должно быть, в глазах Айзека отражается потрясение, потому что Крэйг гогочет:
— Думаешь, я дурак, да? Никто в наше время не ходит в длинных носках, разве что в них что-то прячут.
Айзек наклоняется, стараясь не терять равновесия, и вытаскивает из носков еще сто двадцать долларов. Но Крэйг по-прежнему не дает флакон. Не все кольца еще зажжены.
— А теперь скажи, что ты меня любишь, — требует Крэйг.
И когда Айзек не отвечает, он трясет флаконом в ритме босса-новы.
— Папочка ждет…
— Я тебя люблю, — выдавливает Айзек.
— Ой нет, скажи так, чтобы я поверил.
— Я люблю тебя, Крэйг.
— Отлично. А теперь скажи, что твоя сестра долбаная шлюха.
Айзек плотно сжимает губы. Он знает, что это лишь слова, но несмотря на то, что готов унижаться сам, сестру он не унизит. Даже если она никогда об этом не узнает, он просто не может этого сделать.
— Говори, — настаивает Крэйг.
Айзек закусывает губы до крови и мотает головой с такой силой, что кажется, будто мозг сейчас брызнет из ушей.
— Нет? — притворно поражается Крэйг. — Какая жалость!
В комнату некоторое время назад вошла девица с гвоздодером, привлеченная звуками драмы и, возможно, запахом крови.
— Окей, как насчет этого? — Крэйг выхватывает гвоздодер из рук девицы. — Садись, — говорит он Айзеку, а когда тот не трогается с места, добавляет: — Не бойся, я тебя не трону.
Поскольку выбора у Айзека нет, он садится на сломанный стул.
— Теперь положи руку на стол.
Айзек опять медлит.
— Сказал же — я тебя не трону. Ты мне доверяешь?
Айзек, не в силах унять дрожь, распластывает руку на столе ладонью вниз. Крэйг вкладывает молоток в другую руку Айзека.
— А теперь воткни его в руку.
— Крэйг… — заикается девица, немного побледнев.
— Смотри или вали отсюда, — говорит он ей, — но в мои дела не вмешивайся!
Девица решает остаться и смотреть. Айзек почему-то знал, что она выберет именно это.
— Я… не могу, — бормочет он.
— Ладно. Тогда скажи, что твоя сестра долбаная шлюха. Выбирай — либо то, либо это.
Айзек взвешивает: у него в руке оружие — так, может, оглоушить Крэйга, схватить таблетки и броситься бежать? Но Крэйг это предвидел и встал на таком расстоянии, чтобы Айзек не смог его достать. Впрочем, даже если бы и достал, убежать не хватит сил.
Айзек смотрит на свою руку. Потом на гвоздодер. Он знает: будет больно. Очень больно. Но если в результате он получит таблетки, боль долго не продлится. И тогда он закрывает глаза, стискивает зубы и опускает гвоздодер.
В самый последний момент его толкают под руку. Айзек промахивается. Слышит тяжелое «тумп», с которым гвоздодер ударяется о стол. Открыв глаза, он видит маленький полумесяц, выбитый в столешнице в дюйме от его пальцев. Наверно, думает он, это сделала девушка, но, подняв взгляд, видит, что это Крэйг, — тот все еще держит его за руку. Ухмылка Крэйга пропала. Вид у него потрясенный, почти испуганный.
— Ты предпочел разбить себе руку, но не сказать плохо про сестру?!
Айзек не может даже ответить, лишь кивает.
— Дай ему эти проклятые таблетки, Крэйг! Нам надо закончить погрузку.
И тогда к Крэйгу возвращается его обычная наглость.
— Не-а, — говорит он. — Не надо нам ничего заканчивать. Наш друг сделает это за нас. И только после этого получит свои таблетки.
И хотя Айзек чувствует себя как бродячий мертвец на последней стадии разложения, он таскает коробку за коробкой и грузит их в фургон — почти до заката. А когда Крэйг, сдержав слово, отдает ему тот славный флакончик с таблетками, Айзек наконец плачет. Потому что в этот момент он искренне любит Крэйга.
29 Айви межДу Лимбом и Похотью
АЙВИ
«Отныне и навеки я останусь „девчонкой, которая облевала Коулмана Хатиша“».
— Подумаешь, ничего страшного, — сказала Тесс, когда Айви посвятила ее в убийственные подробности.
— Ага, — добавил Тиджей с саркастической ухмылкой. — На него небось все время кто-то блюет.
Фестиваль шел еще два дня, но для Айви все заслонила эта единственная мысль, и она не может выбросить ее из головы.
В последний вечер, после закрытия фестиваля, друзья бродят по обширной парковке, как им кажется, часами, но не могут найти свою машину. Тиджей уверен, что ее угнали. Но тут Айви узнает старый, переоборудованный школьный автобус, разрисованный мотивами Мондриана, — их машина припаркована где-то неподалеку. Мондриан не входит в число любимых художников Айви, но он, по ее мнению, все же лучше, чем Джексон Поллок. Если бы автобус украсили визуальным хаосом Поллока, Айви, того и гляди, опять бы стошнило. Спасибо тебе, господи, за хиппи нового мира и мондрианову холодную, жесткую геометрию!
