Я до смерти боялась, что Айзек ушел навсегда, что из-за той самой решительности, которая привлекла меня к нему, я его и потеряю. Говорят, благодарность — самая действенная из эмоций. Теперь я это понимаю, потому что Айзек вернулся, и меня захлестнула благодарность. Я не стану противиться течению.
Айзек знает одно место, где мы останемся вдвоем, где сможем планировать совместное будущее и разрабатывать план побега.
Он ведет меня туда.
Блистательный дворец в небе!
Он возвышается на парящих ветвях всех решений, которые когда-либо вынес Айзек; каждая ветвь разделяется на несколько новых, а те ветвятся опять, и так далее, пока не приводят к свежему зеленому побегу, который и есть настоящий момент.
Из окон дворца виден полог леса, густого и зеленого. Это триумф жизни над разложением. Крепко держась за руки, мы поднимаемся по величественной лестнице к нашей мирной гавани, где занавеси, тонкие, словно паутинка, и нежные, словно крылья колибри, сияют и колышутся под мягким ветерком.
Мы далеко от его дома и друзей. Далеко от Хиро, который наказал бы меня, от Вика, который издевался бы надо мной, и от Аддисона, который осудил бы меня за то, что я уже и сама знаю. За то, что полюбила Айзека.
Никогда еще я не испытывала такой радости, такого облегчения. Я знаю, что не должна чувствовать ничего подобного, и все же чувствую. Зависимость сама стала зависима. В этом есть некая симметрия, совершенство замкнутой петли.
— Я тосковал по тебе, — твердит он в сотый раз, и мне не приедается слышать это. — Я никогда тебя больше не покину.
— Тебе и не понадобится.
— Я все время думаю только о тебе, — молвит он.
— А я ничего не могу чувствовать, когда тебя нет, — говорю я. — Вот уж никогда не думала…
Я не заканчиваю фразу, боясь произнести те слова.
— Не думала что? — спрашивает он.
— Никогда не думала, что тоже могу… ощущать потребность в чем-то или ком-то.
С самого момента моего появления в этом мире в нем не было ничего, в чем я испытывала бы потребность. Суть моего существования — это желание и покорение. Но нуждаться в ком-то с той же силой, с какой этот кто-то нуждается во мне? Это одновременно и принятие, и отказ от власти. Вы соединяетесь так прочно, что нельзя различить, где кончаетесь вы и начинаются они. Как это изумительно, как прекрасно — потерять границу между собой и кем-то другим!
Все мое существование я знала одну цель, одно стремление. Я чувствовала удовлетворение, спасая жизни, и восторг, забирая их. Но я никогда, никогда не испытывала чистой радости соединения. Ах если бы я умела останавливать время, как Аддисон! Я задержала бы его бег навсегда, чтобы мы навечно остались в коконе этого мгновения, пока само время не забудет о нас.
— Айзек, в мире нет больше никого, только мы с тобой. — И хотя я говорила эти слова бессчетное количество раз бессчетному количеству других людей, впервые я говорю правду. Потому что в этом убежище мы совсем одни в собственной вселенной. Нам ничего не нужно, кроме нас самих.
Мы лежим в объятиях друг друга на пуховой постели, самой роскошной, какую я когда-либо знала. В очаге мерцает огонь, и я чувствую, что момент высвобождения близок. И если я хорошо постараюсь, то смогу хотя бы на несколько мгновений забыть, что там, снаружи, по-прежнему существует остальной мир. Что этот сияющий дворец — лишь кратковременное убежище. Станция на пути к нашей свободе.
— Я знаю, что у тебя есть другие, — говорит он. — Но ведь я единственный, кого ты любишь?
— Да! — шепчу я, и опять это правда. Правда мне чужда. Настолько чужда, что она меня страшит. Во всей этой близости есть нечто страшное, но мне больше всего на свете хочется, чтобы она продолжалась. О прекрасная уязвимость! Я безоружна перед этим юношей, и он, если захочет, может погубить меня, как я могу погубить его. Мы спасители друг друга. Мы жертвы друг друга. Я хочу вечно существовать в том мгновении, когда наш поцелуй — это нож, приставленный к горлу другого.
— Я никому не позволю нанести тебе вред, — говорю я Айзеку.
— Я никому не позволю забрать тебя у меня, — отвечает он.
И тогда наконец приходит этот миг. Он вдыхает меня, и я наслаждаюсь его дыханием.
— Я и не знала, что можно чувствовать что-то подобное! — говорю я, но он в такой эйфории, что не в состоянии ответить.
Высвободившись, я прижимаю ухо к его груди и слушаю биение его сердца. Какой совершенный союз мышцы и воли! Ах если бы у меня было сердце, могущее так биться! Но, может, оно у меня есть? Потому что когда мы с Айзеком сливаемся в единое целое, как это происходит с другими влюбленными, то, может быть, это биение, что отсчитывает секунды, пульсирует и во мне? Возможно, его сердце может стать моим. И, наверное, тогда я познала бы тайны, к которым мои сородичи в силу самой их природы всегда были слепы.
— Я люблю тебя, — говорит он наконец, а потом его глаза закатываются, веки, удовлетворенно трепеща, закрываются. А я продолжаю насыщаться. То, чем я насыщалась раньше — отчаянием, слабостью жертвы, — ничто в сравнении с этим. Да, вдыхай меня, Айзек! Позволь мне стать для тебя всем, как ты стал всем для меня.
АЙВИ
Вернувшись к автомобилю после выполненной туалетной миссии, Айви обнаруживает, как и подозревала, что Тиджей, Тесс и Джимми по-прежнему спят, а окна закрыты. Рванув дверцу, она выпускает наружу волну влажного жара. Похоже, это шоссе пополнит собой статистику в обширных и печальных анналах концертных трагедий. Айви опускает все стекла, впуская в машину воздух — пусть не прохладный, но и не обжигающий.
И сейчас, когда она чувствует себя спасительницей, вернее, нянькой своей жалкой компашки, мысли о возвращении в автобус покидают ее голову так же быстро, как и ворвались туда. О чем она только думала?! Она уже не девочка, чтобы убегать с бродячим цирком.
Застывшие на шоссе автомобили понемногу просыпаются и начинают в черепашьем темпе двигаться. Тиджей не выдерживает режима «поехали-остановились-поехали-остановились» — он все время засыпает, поэтому, когда Айви предлагает себя в качестве водителя, он охотно уступает ей место за рулем.
Через полтора часа они наконец прибывают к месту происшествия и видят на обочинах его участников: множество побитых автомобилей и один жилой фургон, развороченный и выпотрошенный, предметы его внутреннего убранства разбросаны повсюду.
Согласно социальным сетям, в этой катастрофе погибло много народу. Ходят также нелепые слухи, будто авария была подстроена с политическими целями, — лишнее подтверждение тому факту, что социальные сети — это игра в испорченный телефон, встроенная в «Матрицу».
— Говорят, это то ли ЦРУ, то ли Китай, — объявляет Тесс. — Я не утверждаю, только передаю, что они говорят.
«Они». Те же самые туманные «они», которые заявляют, что вакцины — инструмент государства для надзора за гражданами, а рептилоиды втайне рулят миром. Для Айви это лишнее доказательство того, что глупость бессмертна. Плохо информированная толпа неизменна во все времена, лишь сменяет факелы и дреколье на «айфоны» и «андроиды».
