На всякий случай, Нагицкий поспешил к раздевалкам и, едва подойдя, услышал хохот, чьи-то громкие возгласы, снова смех. Он и не подозревал, в каком напряжении провел последние несколько минут.
«Так действительно можно стать параноиком». Но куда же подевался его помощник? Наверное, он зря себя накручивает, и они действительно поехали обратно в квартиру, хотя Герман и просил дождаться его.
Отойдя чуть поодаль, он набрал номер телефона Ирины и принялся вслушиваться в длинные гудки.
Первый, второй, третий…
На четвертом дверь раздевалки открылась, и его девушка выбежала из раздевалки в компании еще нескольких танцовщиц.
Она его увидела, но направилась быстрым шагом в противоположную сторону – к сцене. И телефона у нее с собой не было.
– Ирочка!.. – негромко окликнул он ее.
Та воровато оглянулась, но лишь ускорила шаг.
«Что за ерунда?»
Выждав, пока все покинут раздевалку, Герман отправился на сцену.
За то время, что он бродил туда-сюда по театру, появились и балетмейстер, и пианист, уже занявший свое место. Танцоры становились в позиции, им объявили тему…
Повеяло талантом. Многогранный разношерстый вкус непохожих друг на друга людей. Как салат, намешанный сумасшедшим поваром, где капуста соседствует с мороженым.
– Владимир, – Нагицкий подошел со стороны кулис и обратился к постановщику, – я могу украсть у вас Ирину? Буквально на пару минут.
Тот сдвинул брови, насупившись, скрипнул зубами, но возразить не посмел. В конце концов, спорить с тем, кто платит тебе – и хорошо платит – за послушание и молчание, контрпродуктивно.
– Эльтова, – мотнул головой балетмейстер, – выйди.
Вот только вместо того, чтобы пойти к нему, Ирина бросила, даже не обернувшись:
– Я хотела бы продолжить репетицию.
То, каким тоном и с каким видом это было сказано, вызывало только одно желание – побиться головой о стену. Ну что опять случилось?! Ведь еще когда он отвозил ее сюда, она чуть ли не сама вешалась на шею, обнимала, ластилась, совершенно не стесняясь показывать их отношения.
– Хорошо. Я подожду, – Герман растянул губы в улыбке, прекрасно осознавая, насколько она искусственно выглядит.
Балетные кидали обеспокоенные взгляды то на него, то на Ирину. Но самым обеспокоенным выглядел балетмейстер.
– Эльтова, иди уже, – сквозь зубы проговорил он.
– Может быть, начнем репетицию? – вместо этого спросила Ирина. – Уверена, Герман Игнатьевич в состоянии подождать… снаружи театра.
По сцене пронеслось дружное «Ох!», но шептаться никто не посмел.
Нагицкий прислонился к стене, мрачно предвкушая шоу.
– Я останусь здесь, – отрезал он. – Начинайте, Владимир. Что у вас сегодня по программе?
Хочет упрямиться – пожалуйста. Он все равно планировал восстановить силы.
Балетмейстер совсем не спешил начинать. Лицо его пошло красными пятнами, на лбу вздулась вена. В два шага дойдя до Ирины, он наклонился к ней и шепнул прямо в ухо:
– Эльтова, ты что творишь? Если щас же не пойдешь с Нагицким, я тебя лично через всю сцену за волосы выволоку, – если бы не идеальный слух фавна, то Герман ни за что на свете не услышал бы этого. – И плевать я хотел, кем ты там ему приходишься. Не порти мне репетицию, у меня и так нервы на пределе.
Пожалуй, стоило объяснить Владимиру недопустимость подобного общения с его женщиной, и Герман решил обязательно это сделать… но позже. Сейчас не время и не место.
Тем более что Ирина уже пошла к кулисам. Бледная, с поджатыми губами, прядь волос выбилась из тугой прически, взгляд как у фурии. В пуантах походка ее была скользящей, волшебной, практически неземной.
Прошла мимо, даже не притормозив. Герман кивнул балетмейстеру и пошел за своей балериной. Ирина же забежала в раздевалку и с громким стуком захлопнула за собой дверь.
«Мы, конечно, в театре, но с театральностью явный перебор. Что за детский сад?»
Когда он вошел за девушкой, она сидела на скамейке, торопливо развязывая ленты на пуантах.
– Взрослые люди проговаривают проблемы и решают их. Что случилось? – он старался, чтобы это звучало спокойно и рассудительно, но вышло как нравоучение.
– Взрослые люди не лезут в чужую жизнь и чужие проблемы, – пуанты полетели в большую спортивную сумку. – Выйди, мне надо переодеться.
– Чужую жизнь? Ты мать моих детей, так что чужой для меня быть не можешь!
Больше всего бесило, что он понятия не имел, что сделал не так. Вернее, вариантов было так много, что он даже не знал, на что подумать.
– Это мои дети. Моя жизнь. И мое тело, – отчеканила она.
– Ошибаешься, моя дорогая, – несмотря на попытки сохранить самообладание, делать это было все сложнее и сложнее. – Как минимум, дети общие…
Ирина вскочила со скамейки, бесстрашно смотря ему прямо в глаза. Лицо раскраснелось, а по щеке катилась крупная слезинка.
– …Ирочка, пожалуйста, скажи мне, что случилось?
Ее губы дрогнули, будто она придумала хорошую шутку.
– Хочешь знать? – она грустно усмехнулась. – Я вот тоже хочу знать. Скажи, с тобой что, ни одна женщина по собственному желанию не соглашалась спать, и ты решил применить гипноз ко мне? Остальных ты так же соблазнял?..
Он чувствовал, как все мускулы на лице окаменели. Как внутренности сковало холодом. Она не должна была узнать. Не должна.
Все, чего он хотел сейчас – это умолять ее о прощении, объяснить, что гипноз был ошибкой, и второе и тем более третье свидание, на котором они и зачали детей, не были ложью или притворством.
А то, с чего все началось… она была просто совсем иной, чем все, с кем он привык иметь дело. Слишком честная, слишком принципиальная. И… он не справился. Выбрал легкий путь, думая, что внутри она все же такая же, как и прочие его пассии. Что влечение – лишь уязвленное самолюбие, вызванное отказом. Как же он ошибся!
– …Молчишь? Что, нечего сказать? – ее голос дрожал. – Ну же, просто признай уже, какой ты конченый урод! Скажи это вслух!
Ее трясло, слезы катились по лицу, губы побелели, но она продолжала сыпать оскорблениями.
– И после всего этого ты посмел снова прикасаться ко мне?! Меня тошнит от воспоминаний о вчерашней ночи, ты понял?!
Он должен был промолчать. Просто обязан. Оправдания были сейчас бесполезны. Но, видимо, защитная реакция оказалась чем-то на уровне инстинктов. И это было тем, о чем он пожалел практически сразу, как произнес:
– Ты же такая упёртая, неприступная, высокомерная и истеричная. Тебя же выдержать можно, только если в гипноз погрузить.
Ее рука была на удивление тяжелой. Щеку неприятно защипало, затем другую.
