Я нахмурилась, не сразу поняв, о чем он. Он имеет в виду легенды Древней Греции?
– Кажется, она там не покончила с собой, а начала молиться… – начала припоминать я.
– Самоубийство, должно быть, сочли не настолько поэтичным, – Герман закатил глаза к потолку. – Но суть в том, что она умерла. А любивший ее Аполлон, бог солнца, бог-исцелитель, исправитель всех бед… все, что он смог сделать, чтобы она продолжала жить, это обратить ее в дерево.
Скептически прищурилась. К чему это все? Вряд ли сейчас, спустя столько даже не десятков и сотен, а тысяч лет, можно было сказать наверняка, что же имелось в виду в легенде. Это же только сказка, выдумка…
И только тут до меня дошло:
– Ты превратил свою мать… в дерево? – а следом шокировала еще одна догадка. – А теперь продаешь ее?
Он же говорил, что листья с того самого дерева – целебные – и он сделал состояние именно на них! Сума сойти…
– Еще один маленький штрих к моему и без того ужасному портрету, – патетично произнес он. – Но знаешь, это было меньшим из зол.
Он что, нарочно это делает?
Я посмотрела на его уставшее лицо и вдруг представила, каково это. Кажется, это называется «одиночество в толпе». Когда вокруг много народу, вокруг всегда веселье и праздник. Но ему никто не рад. Он всегда платил, чтобы быть частью театра, за право находиться на репетициях. Но при этом пропускал представления и концерты, чтобы только не портить игру актеров, танцоров. Не заводил долгих отношений, ни любовных, ни дружеских, потому что не хотел, чтобы повторилась история с его матерью.
Я сама по жизни была больше одиночкой, порой слишком целеустремленная, мечтающая о блистательной карьере. Но это был мой выбор. А каково было ему?
Это все еще не искупало того, что он сделал, но теперь мне казалось, что я понимала, почему он это сделал.
– Ира… – голос его был пропитан неподдельной горечью, а произнесенное было созвучно моим мыслям. – Я знаю, что поступил с тобой отвратительно. Оправдывает ли меня то, что я никогда и не рассчитывал на серьезные отношения? Вряд ли. Но тогда я в принципе не предполагал, что когда-нибудь смогу встретить ту, кого не доведу до суицида просто одним своим вниманием. А когда ни на что не надеешься, то позволяешь себе гораздо больше, ведь кажется, что и терять тебе нечего. Но теперь… теперь мне есть что терять, и я больше не допущу подобного.
Было слышно, как на стене тикают часы. Сквозь двери доносились голоса шедших в раздевалку с репетиции коллег. Театр жил своей жизнью, но в этой комнате время словно замерло в ожидании ответов.
– Почему? – подсознательно, мне кажется, я уже знала, но мне надо было это услышать.
– Что «почему»?
– Почему я не падаю на сцене, когда ты в зале? Почему не чувствую того выгорания, о котором ты говоришь? Я жила с тобой в одном доме какое-то время.
– Редкое сочетание генов у обоих родителей, – он пожал плечами, будто это само собой разумелось.
– Если я тоже не обычный человек, то где мой особый талант? – фыркнула я. – Твой отец видит будущее, ты лечишь людей, вампиры владеют гипнозом…
– Это все равно что более яркая окраска у селезней или хвосты оперения у павлинов, рога у оленей. В мире нечисти все как в дикой природе. У тех же оборотней женщины к обороту в волков не способны, ведь это может спровоцировать выкидыш.
– Какой сексизм, – а на что я надеялась, собственно? Что обрету вдруг неведомые возможности?
Видимо, я должна радоваться уже тому, что мои собственные дети не доведут меня до эмоционального истощения.
А ведь в свете этого становилось понятно, почему, только узнав о моей беременности, Герман хотел забрать ребенка. Если бы не «правильный» набор генов, то это действительно могло бы стать просто жизненной необходимостью.
Я обхватила себя руками, чувствуя, как меня начинает знобить.
Как же так? Пришла сюда высказать все, что думаю об этом «пожирателе талантов», а теперь не знаю даже, что и думать. На сердце и в голове такой раздрай, что еще долго придется «укладывать» все по полочкам.
И при этом то, что еще недавно казалось важным, отошло на второй план. То, ради чего я столько работала, то, чего я так долго жаждала, вдруг показалось мелким и незначительным. Меня отстранили от участия в фестивале… подумаешь!
– Да, согласен. Сексизм. Но естественному отбору обычно плевать, кто и что о нем подумает, – попытался пошутить он.
Мы еще какое-то время помолчали. Я, не выдержав его взгляда, рассматривала пыльный ковер на полу.
Несколько раз мне казалось, что Герман хотел подойти или что-то сказать. И я ждала этого.
Неожиданно остро я осознала, что действительно сожалею о том, что наговорила у него в кабинете какое-то время назад. В голове крутились обрывки фраз, воспоминания.
«Да черта с два ты понимаешь, что я сейчас чувствую…»
«Важно то, что все это началось со лжи и предательства...»
«На плохом фундаменте ничего хорошего не построишь…»
«Если бы не ты…»
Я сейчас очень сожалела о нашем разрыве. Сожалел ли он?
Но Герман произнес совсем не то, что мне хотелось бы услышать:
– Мне нужно сейчас идти. Не уходи сегодня из театра раньше времени, пожалуйста. Я буду в клубе «Алиса». Помнишь такой? Если что – звони. Водитель тебя будет ждать у входа в четыре, хорошо?
– Да, конечно, – покивала я.
– И да, будешь выходить, захлопни дверь, она сама закроется.
Он ушел, а я осталась в его кабинете, слушать тиканье настенных часов.
– Олень рогатый… – прошептала я с заметной обидой.
Я прошла к его столу, касаясь полированной поверхности руками, представляя, как касался ее он.
Села на его стул. Взгляд неожиданно зацепился за приоткрытый шкафчик, в котором еще недавно лежала партия «чудо лекарства». Пробирок уже не было, однако ключ от подвала был на месте.
Если дерево – это то, что осталось от матери Германа, можно ли считать, что увиденное мною о детстве Нагицкого было случайностью? Или душа его матери специально показала мне то, что было когда-то в прошлом?
Металл ключа был неожиданно теплым на ощупь, когда я взяла его в руки, словно бы кто-то специально грел его.
Кто, если не собственная мать, должна знать своего сына? И если это дерево и есть то, что держит ветвями весь театр, то, может быть, именно у него я найду ответы на свои вопросы?
«Нужно спуститься в подвал», – отчетливо поняла я.
Глава 21
Я стояла в промозглом сыром подвале, так и не переодевшаяся после репетиции – в плотном купальнике, трико и гетрах. Разве что пуанты сменила на балетки.
