Душная, тяжелая волна разочарования и злости пополам с болью поднялась, захлестнула его с головой, выбила из груди дыхание. Почему так? Почему? Разве он так много хотел? Всего лишь любви, доверия и свободы для них троих…
Шисов Бастерхази! Насколько проще было бы ненавидеть его, а не любить! Обвинять его, его паранойю, его ошибки, его темную суть – а не себя, идиота, не сумевшего просчитать, убедить, удержать… Идиота, который даже от печати избавиться не может, потому что врос в нее – или она в него, какая уже разница, если он, Дайм Дюбрайн, редкостно бесполезное и бестолковое дерьмо! Ему следовало сдохнуть еще на эшафоте, под кнутом.
Маски вокруг кружились и плыли, тошный привкус собственной крови на губах переворачивал внутренности, а порванная на лоскуты спина горела от фантомной боли, обещая снова взбугриться воспаленными шрамами. Лишь лоб упирался во что-то твердое, холодное и шершавое. Реальное. Что-то, за что можно ухватиться – и выбраться из этой проклятой боли, накатившей так некстати. Всегда некстати.
Прав был Дракон, рано он покинул Хмирну. Но оставаться под крылом Дракона в тишине и покое, когда тут – Шуалейда, тут – Роне, и они опять едва не поубивали друг друга? Нет. Он все сделал правильно. А со всякой ерундой вроде собственной боли он справится. Он привык.
Сделав несколько глубоких вдохов, Дайм нащупал на полу папку, поднялся с колен и криво улыбнулся портрету, около которого столь некуртуазно упал. Тодор и Зефрида танцевали бесконечную вельсу, не видя никого, кроме друг друга.
Дайм сжал обеими руками папку и тихо позвал:
– Ваше величество, вы здесь?
По галерее пронесся насмешливый шелест шелка, простучали каблучки, и ледяной голос шепнул со всех сторон сразу:
– Ее величество давно уже не здесь. Потанцуй со мной, благородный шер, одной грустно!
Дайм резко обернулся и встретился взглядом с бездонными провалами на сотканном из тумана лице. Из провалов капали слезы, оставляя блестящие дорожки на туманных щеках и пятная струящийся дым платья. Плакальщица жеманно улыбнулась и потянулась к Дайму…
– Свет с тобою! – Он шагнул назад и поднял руку. Подаренный Ци Веем браслет блеснул рубиновыми глазами, зашипел на голодную нежить. Плакальщица растаяла, не дожидаясь благословения.
– Никто меня не любит… – простонала она издалека и тут же засмеялась: – Злой шер, все равно скоро умрешь и будешь танцевать со мной!
Прошептав обережную молитву, Дайм снова обернулся к портрету. Нарисованная королева, так похожая на Шуалейду, улыбалась нарисованному королю. Ей дела не было ни до светлых, ни до темных шеров с их глупой любовью.
– Ты знала, что она предназначена не мне? Знала. – Дайм покачал головой и коснулся пальцами соединенных рук на холсте. – И все еще хочешь, чтобы я хранил ее.
Мертвая королева не отвечала, да ответа и не требовалось. Как не требовалось никаких клятв, чтобы хранить и оберегать Шуалейду. Единственную женщину, любившую его таким, какой он есть.
– Хватит! – чужой и ломкий голос потерялся среди статуй, зеркал и масок. – Еще поплачьте, светлый шер, над своей печальной судьбой, как оперная прима! Хватит, я сказал.
Снова зашелестело, засмеялось туманное нечто, но в этом смехе слышалось сочувствие: та, что убила себя из-за несчастной любви и стала плакальщицей, понимала его, звала, обещала выслушать и пожалеть, утешить надорванное сердце ледяными поцелуями.
Стряхнув наваждение, Дайм осенил лоб малым окружьем. Подползший к самым ногам белесый туман отступил, где-то вдали обиженно всхлипнуло. За спиной скрипнула дверь. Застучали шаги – мужские, уверенные.
– Что вы тут забыли, капитан? – не оборачиваясь, спросил Дайм.
– Слишком много нежити, генерал, – ровно ответил Энрике, чуть не впервые обратившись к нему по званию. – Прошу вашей помощи в зачистке.
Дайм усмехнулся. Нежити в Риль Суардисе и впрямь развелось многовато – начать бы зачистку с Ристаны и ее слуг.
– Вы правы, капитан. Хорошая уборка не помешает.
Вдвоем они расправились с обнаглевшей нежитью за считанные минуты. Башня Заката приманивала сущности, она же помогала с ними расправляться: дармовая энергия сочилась из всех щелей, заливала дворцовые подвалы, впитывалась в стены и растекалась лужами по драгоценному паркету. Вот будет радость газетам и головная боль Геральдической Палате, когда у дворцовой челяди начнут рождаться одаренные менталисты и стихийники. Быть может, счастье достанется и кому-то из придворных дам. Интересно, какой дар будет у ребенка Шуалейды?
Дайму так явственно представился белобрысый младенец с сиреневыми глазами, что он чуть не выругался вслух. Злые боги, что за помешательство!
– Ты уверен, что стоит?.. – озабоченно спросил Энрике, кладя руку ему на плечо.
– Уверен, – сглотнув ставшее комом в горле желание отдать папку капитану, а самому сбежать к ширхабу на рога, ответит Дайм. – Ты просветил Кая и Бертрана, что за птичку поймала Шу?
Энрике покачал головой.
– Пора. С завтрашнего дня эта птичка поступает под твое начало. Нет, не благодари, – усмехнулся он одними губами на попытку Энрике возразить. – Удачи, капитан.
– И тебе, генерал.
Открывая дверь в Закатную башню, Дайм чувствовал спиной взгляд Энрике, его беспокойство и желание помочь. И под этим взглядом никак нельзя было ни остановиться, ни отступить. Только идти вперед, и будь что будет.
Глава 15. Сладкая жизнь
Ирсида, что в переводе с древнеирсидского означает «Южная жемчужина», славится не только редкими специями, самобытной кухней и необыкновенно красочными традиционными нарядами, но и весьма отличной от имперской культурой. В частности, в Ирсиде вот уже четыре века как возрожден древний обычай многоженства.
В дошерские времена данный обычай был обусловлен сложностью выживания в пустынном жарком климате и необходимостью одному мужчине заботиться сразу о нескольких женщинах, так как довольно большое количество мужчин погибало, не успев обзавестись потомством или же потомство вырастить. Бремя заботы о вдовах и сиротах брали на себя ближайшие родичи – в основном братья, вдова с детьми входила в новую семью, и редко кто из зрелых, способных прокормить семью мужчин в итоге имел менее двух-трех жен. Иногда количество жен доходило до десяти. Со временем количество жен стало показателем богатства и статуса мужчины. Сами женщины при этом практически являлись собственностью мужчины и не имели большинства гражданских прав.
Во времена расцвета Ирсиды под рукой истинных шеров данный обычай остался лишь среди простолюдинов, так как шеры не признают ущемления гражданских прав по половому либо имущественному признаку. Экономическая же и демографическая ситуация в Ирсиде во времена расцвета выправилась, и количество дееспособных мужчин стало примерно равным количеству дееспособных женщин, что позволило первому королю Мехшади ввести целый ряд законов, дарующих женщинам гражданские права, равные правам мужчин. В частности, право на многомужество.
