Поэтому – никакой глупой досады на Двуединых за отнятое счастье и никаких проклятий в адрес мальчишки. Наоборот. Дайм будет ценить дар богов. И возьмет все, что дают, с благодарностью.
Просто не сейчас.
Сейчас стоит радоваться тому, что башня Заката впустила его. Потому что хоть Шу и обижена, но не считает его врагом. Это уже много.
Сморгнув остатки сна, Дайм встретился взглядом с гигантским фиолетовым глазом: тот моргнул, сузил зрачок до вертикальной щели – а через мгновение растворился, оставив после себя лишь ровную стену. Правда, еще несколько глаз подглядывали украдкой из-за штор и листьев плюща, а один, самый смелый или любопытный, с подлокотника кресла, на котором Дайм сидел. Не только подглядывал, но и слегка щекотал ресницами край ладони.
Без перчатки.
Дайм сам не понимал толком, зачем их снял. Видимо, что-то нервное. Смешно. Менталист категории дуо, а дергается, словно подросток в ожидании ветреной возлюбленной.
Да уж. Ветреной. Ураганной. Грозы и шторма. Сумрачной шеры, прозванной Хозяйкой ветров и Зуржьей погибелью.
Дайм невольно улыбнулся, вспомнив их первую встречу в Тавоссе.
Втроем.
Он, Шуалейда и Роне.
«Я хочу обоих», – сказала она.
С тех пор она стала еще прекраснее. И они обязательно будут вместе: Дайм, Шуалейда, Роне и Стриж. Четверо ничуть не хуже, чем трое. Ни капельки. Просто немного сложнее.
Снова проявившийся на стене напротив фиолетовый глаз подмигнул Дайму, словно обещая: все будет хорошо, уж я-то знаю. И Дайм ему поверил. От всего сердца. Даже заноза, саднящая между ребер, растаяла, и он смог наконец-то вдохнуть полной грудью и дышать, пить запах грозы и шторма – прохладный, колкий и свежий, словно ардо с маленькими молниями вместо пузырьков…
От послышавшихся за дверью шагов Дайм вздрогнул.
– Мы пришли, мастер иллюзий, – прозвучал хриплый от желания баритон.
И дверь отворилась – а Дайм на мгновение зажмурился.
Вместе с Шуалейдой в башню вошло солнце. Ослепительно яркое и горячее, оно заполнило собой все, вытеснило мысли и чувства – все, кроме восторга и жажды коснуться, слиться с этим золотым светом…
Дайм не сразу осознал, что светится не Шуалейда. Не только Шуалейда. А оба. Шу и Стриж.
Мальчик нес ее на руках, они оба смеялись чему-то и целовались, не замечая ничего и никого вокруг.
Несколько мгновений Дайм не мог не то что слово сказать, он вдохнуть не мог. Завороженный. Ослепленный. Пронзенный насквозь их сумасшедшим счастьем и своей ненужностью.
Не трое, нет. Двое и один. Лишний.
Кажется, это была дурная идея, поговорить с Шу перед отъездом. Надо было написать ей и передать с Герашаном. Ведь все, что касается безопасности короля и заказа на мастера Стрижа, не обязательно говорить лично.
Не обязательно смотреть на чужое счастье, в котором третьему нет места.
И, возможно, не будет.
Слишком плотно, слишком правильно переплелись золото и синева, свет и сумрак, руки с руками, счастье с любовью.
Чужая, прекрасная до слез воплощенная мечта…
С трудом заставив себя отвести взгляд от Шуалейды, соскользнувшей на пол и теперь обнимающей своего Стрижа и телом, и даром, Дайм наконец-то вдохнул. И раскашлялся: воздух застрял в горле ядовитым морским ежом, из глаз брызнули слезы. Как глупо и неловко! Словно в самом деле подросток, а не генерал МБ, Имперский Палач и прочая, прочая.
Однако его не услышали. И не увидели. Слишком занятые собой, они остановились посреди гостиной, раздевая и лаская друг друга – стоны, поцелуи, скольжение обнаженной кожи, нетерпеливая дрожь желания, желания, желания… Оно сияло, вихрилось вокруг них, переливалось всеми цветами радуги, не просто ощутимое, а густое и сладкое – как медовое варенье из грезы, как…
Дайм зажмурился. Бессмысленно и безнадежно. Не видеть все равно не получилось. Чужая страсть обволакивала со всех сторон, втекала жидким медом в легкие, проникала под кожу острой, до судороги, сладостью. Не пускала. Не позволяла пошевелиться. Закрыть глаза… или он уже их закрыл?.. Толку-то! Даже под сомкнутыми веками он видел два силуэта, мужской и женский, сплетенные воедино, и чувствовал каждый их вздох, каждое движение и касание, за обоих, и за обоих задыхался на пике наслаждения – выплескиваясь вовне, из собственного тела, из сознания и памяти, и реальности куда-то…
Белый берег.
Черный песок.
Янтарное солнце.
Два рыжеволосых ребенка… или дракона… или две звезды, двойная звезда – золотая и сине-лиловая, единые и неделимые… и он – планетой на орбите вокруг них, не оторваться, не уйти, не жить без их тепла и света.
Дайма выбросило на берег – на все то же кресло все в той же гостиной? – мокрым и дрожащим, удовлетворенным и голодным от непереносимой пустоты и потери, одиноким и в то же время переполненным чужими взглядами, прикосновениями, цветами, словами, запахами и снова словами…
Слова. Да, слова. Нужно что-то сказать – или исчезнуть молча, пока его не замечают… Нет. Глупо делать вид, что его тут не было. Что он не видел… всего, что видел. И чувствовал. И… давай, светлый шер. Прыгай с обрыва и лети. Или разбивайся.
– Кажется, это становится традицией, – непослушными губами произнес Дайм.
По башне пронесся сквозняк, обиженно взвизгнул и обернул Шуалейду и Стрижа мертвенно-фиолетовым сиянием. Дайм от неожиданности задохнулся: как же больно терять даже иллюзию доверия!
– Прошу прощения, что отвлекаю, – сказал он, поднимаясь с кресла. – Но я ненадолго.
Уже одетая в парадное платье Шу соскользнула на пол и загородила спиной Стрижа. Словно Дайм – враг. Словно он может в самом деле причинить кому-то из них вред. Глупость какая… Он же…
Он не смог закончить даже мысленно. Застрявшее между ребер «люблю» шевельнулось, распухло и растопырилось, словно зазубренная зуржья стрела, разлилось пылающей отравой. Выдернуть, вырвать с кровью, с сердцем, с дыханием, чтобы не так больно, чтобы забыть, не быть вообще, чтобы не было никогда и ничего… Милосердные боги, какой же это великий дар, забвение!..
Взгляд Шуалейды был – холод. Металл. Опасность. Мерцающий узор заклятий, как вязь рун на клинке. Наверное, она сейчас видела то же – Дайм сам учил ее ментальным щитам, не думая, что так скоро наука обернется против него.
– Что угодно вашей светлости? – ровно спросила Шу.
Дайм сделал несколько шагов вперед, остановился, щелкнул пальцами. Фейские груши засветились желтым и розовым, гостиная перестала казаться склепом, а Шу – готовой к прыжку змеей, но сквозняк по-прежнему леденил кожу даже сквозь френч. При свете они выглядели иначе: злые, возбужденные – и лишь кисея воспитания прикрывает наготу чувств. Шисовы дети – как можно не любить их?!
