– Ты несешь чушь и сам себе противоречишь, – сморщился Роне.
– А, прости. Я слишком быстро повторяю прописные истины. Так вот, для особо одаренных: если решение, каким бы дерьмовым оно ни было, принимаешь ты, то ты можешь это решение изменить. Не в прошлом, а сейчас. И с последствиями своего решения ты что-то можешь сделать сейчас, а не в прошлом. А вот если ты был вынужден подчиниться, от тебя ничего не зависело, ты оказался жертвой гадких и нехороших решений гадких и нехороших других людей – то все. Придется наслаждаться тем, что ты хороший, добрый и правильный, не принимал никаких дерьмовых решений, и продолжать жить в том дерьме, в которое засунули тебя те гадкие, нехорошие люди. Можно даже этим гордиться. Больше тебе скажу. Можно даже революцию затеять, чтобы свергнуть гадких, нехороших угнетателей тебя, бедненького, маленького и очень-очень хорошего и правого. И всю ту дрянь, которую наворотишь в процессе революции, тоже списать на них. Нехороших. Сказать: это не я убивал, грабил и насиловал, а они! Моими руками! Я ни при чем, я хороший, это жизнь такая.
– Это ты сейчас про кого?
– Про себя, Ястреб. Только про себя. Тебе придется доходить до этого самому. Надеюсь только, в процессе не сдохнешь снова. А вообще… может, и стоит.
– Что стоит?
– Тупишь, Ястреб, тупишь. Сдохнуть стоит, что ж еще-то? Брайнон твой, конечно, поплачет. Ромашек на могилу принесет. Зато в следующий раз трижды подумает, с кем связывается и надо ли наступать на те же грабли. Может, найдет себе кого-то с крепким чердаком. Без привидений. Может, еще императором станет.
– Да иди ты, – без особой уверенности отмахнулся Роне. – Зачем ему…
– Вот и я думаю, что ему давно пора бы понять, что истеричный подросток девяноста лет от роду – не самый лучший вариант, чтобы влюбляться. Даже если Брайнон не против, чтобы его имели в мозг чайной ложечкой. Но тут уж как-то слишком. Так что, Ястреб, мой тебе совет: собирай компромат в чемодан – и бегом отсюда. Сделай для Брайнона доброе дело, освободи его от себя. Он достоин лучшего, чем вечно ноющее и страдающее дерьмо, не способное собрать себя в кучку и побыть человеком хотя бы сутки.
– Я способен! – возмутился Роне, с трудом вычленив из бессвязных и обидных слов Ману хоть что-то понятное.
– Да ну? Ты хоть слово понял из того, что я сказал, или опять заткнул уши? Избирательная глухота и слепота – то, в чем ты давно достиг мастерства.
– Ничего я не затыкал… Ману, какого шиса? Сколько со мной возился, чтобы теперь добить? Не вижу логики.
– А я решил закрыть проект. Как бесперспективный. Некоторые твердые головы не содержат в себе ничего, кроме чугуния, и пытаться в них вдолбить капельку ума – дело совершенно бесполезное. Так что я признаю поражение. Все. Отдам Пауку его честно выигранный ломаный динг и пойду на пенсию, орхидеи выращивать.
Роне сжал виски ладонями. Какие орхидеи? Какой ломаный динг? Ману сошел с ума.
– Возможно. Но мне хоть было с чего сходить. А вот тебе… Додумался! Шисов кривой дысс! Убиться после всего, что ты Дюбрайну наобещал! Нет-нет, это отличная идея – убиться сейчас, потому что дальше явно будет только хуже.
– Да не собирался я убиваться! – разозлился Роне. – Что за чушь!
– Значит, все еще хуже, – скорбно покачал головой Ману. – Ты еще и не контролируешь собственные действия. Приплыли.
– Просто отстань, а? У меня и так голова раскалывается, а тут еще ты со своими лекциями…
– …по ментальной гигиене. Первый курс Магадемии. Ты их проспал? Или решил, что к тебе, великому и ужасному Бастерхази, это не относится?
Роне остро захотелось провалиться. Куда-нибудь, хоть в Ургаш. Потому что клятый Ману оказался совершенно прав: даже убивая Файербаха сотоварищи, Роне твердо знал, что во всем виноваты именно они. Другие. А не он сам, жертва насилия и произвола. М-да. Как-то это все выглядело не так погано. Даже почти благородно и героически. Вон и Дайму понравилось…
Еще раз м-да. Стыдно-то как.
– Интересно, может ли огненный шер сгореть со стыда? – задумчиво глядя в окно, вопросил Ману. – Ты проверь, проверь. Этой дури ты еще не дурил. В этой жизни.
– Умеешь ты перевернуть все с ног на голову. Что, испытывать стыд за собственную дурь тоже плохо?
– Ну что ты, Ястреб. Прекрасно это, просто прекрасно! Особенно если стыд побуждает тебя сделать что-то, за что потом не будет мучительно больно. Но ведь страдать, сунув голову в задницу, намного проще… простите, благородней и возвышенней! И красивее. Прямо как в опере. Кстати, не хочешь сменить род деятельности? С твоим талантом к драме – ты станешь величайшим оперным артистом тысячелетия! Ты только представь: ты страдаешь, публика рыдает, а потом цветы, аплодисменты, поклонники и поклонницы толпами, и всем хочется хоть капельку твоего внимания, хоть взгляд! Импресарио будут за тебя драться, примадонны – топиться от зависти, а композиторы сочинять басовые партии специально для тебя. Если пожелаешь, Вьерде напишет оперу в трех актах «Звезда и жизнь Роне Бастерхази»…
К концу монолога Ману Роне ржал. Как конь. Но сквозь слезы. Уж очень картинка была реальная… И ведь семью екаями драный Ману прав, зараза такая! Драматический талант пропадает.
– Не, не пропадает. Цветет и пахнет. Ты ж, Ястреб, публику найдешь всегда и везде. Звезда!
– Не ругайся, я и так впечатлен.
– Вот и хорошо. Вот и славно. А я хочу наконец-то выпить свой чай в тишине и покое. Стоило умирать, чтобы очнуться в дурдоме одного актера.
– То есть теперь ты еще и выгоняешь меня из моей собственной гостиной. Прелестно.
– Крыша и свежий воздух в полном твоем распоряжении. Если, конечно, ты не надумал все же быстренько собрать компромат в чемодан и свалить на Потусторонний континент. Говорят, там отличный климат и великолепные пейзажи. Пришлешь мне открыточку.
– Да иди ты… – устало и безо всякого огонька повторил Роне в несчетный раз.
– Сам иди. В сад. – И Ману указал на окно.
– Ладно, – пожал плечами Роне. – Свежий воздух так свежий воздух. Надеюсь, мне позволено будет вернуться, о великий учитель?
– Может быть. Я подумаю, о ничтожный ученик.
Фыркнув, Роне завернулся в плащ и отправился на крышу. Подышать. Остыть. Выпить шамьету. Подумать о несправедливости жизни и коварстве древних духов. И о том, как прекрасно бы Ману смотрелся на заседании Девяти Мудрых Черепах, сиречь Конвента Магистров.
М-да. Провести туда Ману и послушать скандалище – вот это была бы славная проделка! Дайму бы точно понравилось.
Дайм…
Он любит Роне. Он придет. И на самом деле не нужен Роне никакой билет на дилижанс до Светлых Садов. Потому что ему хорошо здесь и сейчас. Надо просто ценить то, что имеешь.
Роне поймал себя на том, что улыбается.
Глава 32. Полуночные химеры
Будучи самой сильной из потомков Роланда Святого, Киллиана Ховард-Брайнон отказалась от короны империи, так как уже была правящей королевой Ольбера и последней из рода Ховардов. Ее отец, Джеймс Ховард, как и Роланд Святой, потерял почти всех своих детей и внуков в войне с Мертвым и ушел на перерождение вместе с любимой супругой, Габриэль Брайнон, оставив королевство единственной выжившей дочери: Киллиана родилась всего за 22 года до окончания Мертвой войны и почти не принимала участия в боевых действиях.
