Было все еще немного странно называть величайшего после Мертвого злодея на ты и по имени, но с другой стороны – вполне логично. Раз уж Дайм решил принять за истину свое предыдущее имя, остальное естественно вытекало. И где-то даже кое-что объясняло. К примеру, выбор единственного кандидата для возможного единения из нескольких десятков темных шеров-терц и даже дуо. Большая часть из которых была куда ближе и доступнее – в силу их службы в МБ. Взять того же Вацлава Горецки, Паучьего ученика и ныне майора МБ: у них сложились вполне приятельские отношения, и силой Вацлава боги не обделили, не говоря уж о княжеском происхождении. Но всерьез, как постоянного партнера, Дайм его не рассматривал. И Ференца Файербаха, который увивался вокруг Дайма еще с лейтенантских времен – тоже. Не доверял ни на ломаный динг и был совершенно прав. Не прав оказался только в одном: надо было доверять собственной интуиции, а не маске законопослушного гражданина империи. Тогда бы издевательства над Роне прекратились намного раньше, и Роне не пришлось бы пачкать руки об эту дрянь.
М-да. До сих пор стыдно, что МБ прозевала под собственным носом целую шайку маньяков-извращенцев. И еще более стыдно от того, что он позволил Файербаху повлиять на свое мнение обо всех темных шерах, что в принципе понятно – Файербах был первым и самым ярким их представителем, с которым Дайм достаточно тесно общался. Но все равно стыдно и противно.
Дайм отпил еще кардалонского, чтобы заглушить горечь. И вопросительно глянул на Ману, не торопящегося отвечать на прямой вопрос.
– Давно не виделись, соскучился, – усмехнулся Ману. – Значит, пока не помнишь… Ничего, это ненадолго. Кстати, мои поздравления. Ты первый, кому они предложили единение.
Дайм лишь пожал плечами. Он не станет спрашивать, кто такие они и откуда Ману все это знает. Сейчас не это важно. Сейчас имеет значение Роне и только Роне.
Который умудрился подружиться с духом Ману Одноглазого и прятать его на самом видном месте. Шисов он дысс. Гений с продутым чердаком.
Мой Роне.
– Хм… ты уверен, Брайнон? – с недоверчивым ехидством переспросил Ману.
– Уверен. Ну так где он и какого шиса ты заговариваешь мне зубы?
– На крыше. Звезды, свежий воздух. Тут, в Валанте, отличный климат.
– Превосходный климат, – кивнул Дайм и поднялся. – Если не возражаешь, продолжим нашу познавательную беседу несколько позже.
– А что, если возражаю, это что-то изменит? – так же ехидно уточнил Ману.
– Разумеется, нет, – со светлой улыбкой ответил Дайм.
– Совершенно не изменилась, – вздохнул Ману и отсалютовал Дайму чашкой с чаем.
Подмигнув Ману – и отстраненно подумав, что обнаглел в корягу, подмигивать Самому Ужасному Чудовищу Всех Времен, – Дайм направился к лестнице наверх. К той, что вела сначала в спальню темного шера, а затем на крышу.
К Роне.
Голос Дайм услышал, поднимаясь по лестнице.
Столько в этом голосе было нежности и довольства, что Дайм невольно прикрыл глаза, вслушиваясь.
– …самая прекрасная на свете… Ай… не кусайся, злюка моя ненаглядная! Ревнивая злюка… Я люблю только тебя, моя красавица… – ворковал темный шер, а шелковые потоки его стихий ласкали, нежили, манили: запахом прогорающих яблоневых дров, ночной свежести и звездных фиалок, обещанием безопасности и любви.
Дайм невольно улыбнулся. Видеть Роне таким ему еще не доводилось, и это упущение нужно было исправить. Прямо сейчас, благо Роне еще его не заметил, спасибо сияющей башне Заката. Ну и немножко Ману.
Свернув собственные потоки, чтобы Роне не заметил его раньше времени, Дайм бесшумно поднялся на крышу. Под бархатное воркование, тихий смех и нежное фырканье.
Картина, открывшаяся ему, была чудесна. Во всех смыслах этого слова.
На фоне звездного неба, расцвеченного радужными всполохами башни Заката, освещенный собственным пламенем, Роне был прекрасен. Босой, в расстегнутой белой сорочке и узких бриджах, встрепанный и довольный, он стоял посреди плоской крыши, одной рукой обнимая за шею словно сотканную из звездного света химеру, а другой скармливая ей пирожные. Судя по запаху, с шоколадным кремом.
– …хорошая моя девочка, милая моя девочка, хочешь еще? – исполненным нежности голосом спросил Роне, когда Нинья слизнула с его пальцев остатки крема и принюхалась к самим пальцам.
Дайм бы тоже не отказался. Вдохнуть запах Роне, слизнуть крем с его пальцев, поцеловать узкое сильное запястье, прижаться губами к заполошно бьющейся под смуглой кожей вене – и услышать, как прерывается дыхание темного шера, как в его горле рождается низкий вибрирующий стон… Слушать стоны Роне и любоваться им Дайм мог бы бесконечно. Особенно таким, как сейчас: открытым, нежным, доверчивым и ждущим – его. Своего светлого шера.
Всегда светлого. Всегда – его. И совершенно неважно, как его зовут этот раз, Киллиана или Дамиен. Важно, что в этот раз он все сделает правильно. И ему больше не придется искать Роне шис знает сколько и шис знает где.
Химера заметила Дайма первым. Потянула бархатным носом, повернула морду – в темных влажных глазах блеснуло пламя – и еле слышно заржала.
Роне обернулся вместе с ней.
И только тогда Дайм сбросил пелену невидимости и шагнул к нему.
– А на мою долю пирожные найдутся? – мягко спросил он, взглядом обласкав сильные, по-мужски красивые руки с капельками шоколадного крема.
Роне просиял, сделал шаг навстречу – и Дайма окатило его радостью, нежностью, надеждой… желанием… С едва уловимой ноткой горечи. Едва-едва. Словно Роне сам себе в этой горечи ни за что бы не признался.
– Конечно, мой светлый шер. Нам сегодня есть что отпраздновать, не так ли?
– Без сомнения, – кивнул Дайм, призывая откуда-то из королевских погребов бутылку лучшего кардалонского и три бокала. Бутылка сама собой распечаталась и разлила вино по бокалам, зависшим в воздухе. – Удивительное событие, достойное запечатления в летописях.
Роне едва заметно вздрогнул и поежился, горечью дохнуло явственнее. А Дайм обругал себя придурком. Нашел время для юмора, тоже еще.
– Мои поздравления, – мгновенно взяв себя в руки, с улыбкой сказал Роне. – Я не сомневался, что у тебя все получится. Теперь ты наконец-то свободен и…
Договорить Роне не успел. С ревнивым фырканьем химера оттолкнула его головой и схрупала ближайший бокал кардалонского.
– Нинья!.. – нахмурился Роне.
А та, насмешливо покосившись на хозяина влажным глазом со зрачком-веретеном, слизнула оставшиеся два бокала, а следом и бутылку. И довольно улыбнулась во все сто зубов. Дайму. Мол, все правильно, празднуем великое событие, достойное запечатления в ваших дурацких летописях. Меня празднуем.
– Нинья, прекраснейшая, мои поздравления, – кивнул ей Дайм и предложил вторую бутылку целиком.
