Ее тон сменился со стервозного на восхищенный. Она упала на пуфик напротив Моти, и тут же вся будто растаяла.
Спустя три минуты эмоционального рассказа от суровой женщины не осталось и следа. Валерия Сергеевна мотала сопли на кулак, Мотя мотала сопли на кулак, и обе судорожно всхлипывали, обсуждая, какая эта Кира бессердечная женщина.
— Вы чего тут? — Роман появился так неожиданно, что Мотя жутко перепугалась, не слышал ли он чего лишнего.
— Ой, обсуждали, каким милым ты был, и как Серега на тебя похож, — тут же, без зазрения совести, соврала Валерия Сергеевна.
— Понял, — кивнул Роман. — Вы как бы Серегу на Гену оставили, а Гене пора. Его и так сдернули с дачи.
— Ой, батюшки, бежим, — всполошилась «страшная женщина» и кинулась из комнаты, а Роман и Мотя остались одни.
Он какое-то время просто молча смотрел на расстроганную Мотю, сидящую с покрасневшими глазами на обувнице. Потом подошел и сел рядом.
Моте в какой-то момент даже показалось, что он возьмет ее за руку или приобнимет, но… мечты-мечты. Он просто сел на расстоянии пары сантиметров и опустил голову.
— Это дурдом.
Мотя молчала.
— У меня в квартире ребенок, незнакомая девчонка. Мать моя. Гена нянчится с младенцем.
Мотя просто кивнула. Ей отчего-то было страшно и она не спешила шевелиться, чтобы не вызывать подозрений.
— Ты ничего не хочешь мне рассказать?
Мотя остекленела. Она напряглась и даже волоски дыбом встали, от чего зачесались руки под рубашкой. Она была в ужасе от одного этого вопроса настолько, что эту ауру можно было пальцем потрогать.
Мотя — болтушка. Она ничего не умела скрывать, а особенно, когда ее спрашивали прямо и счет шел на секунды. Было очевидно, что еще немного и она просто возьмет и выпалит все что знает.
— Вы… мне нравитесь, — пискнула она. — И я боюсь спать с вами в одной комнате.
Она выдохнула, понимая, что кризис миновал и секрет остался при ней, а вместо него изо рта вылетела откровенная ложь. Роман шокированно уставился на ее колени, единственное, что попадало в поле его зрения, а потом непонимающе покачал головой.
— Я… что?
— Не спрашивайте, — Мотя закрыла лицо руками, чтобы ненароком не выдать себя.
Ее ложь кололась легко, но кого угодно дезориентирует такая информация. Ну кто будет доколупывать человека, признавшегося в столь шокирующей «правде»? Это казалось таким гениальным планом, что Мотя чуть было тут же не рассмеялась.
Теперь, чтобы она не выкинула — она вне подозрений. Роман, конечно, будет польщен и станет вести себя осторожно. Он же джентльмен. Мотя собой страшно гордилась за свою красивую выдумку.
— М-м… ну ок, — пожал плечами он и как ни в чем не бывало встал с обувницы, и пошел на поиски одежды, видимо, чтобы сходить в душ.
— Что?.. — она даже поднялась.
— Ничего, — он взял из ровненькой стопки худи, из соседней ровненькой стопки спортивные штаны. Потом чуть сощурился, глядя на Мотю. — Бывает. Не переживай — пройдет.
И вышел из гардероба.
А Моте даже обидно стало. Ее симпатией фактически пренебрегли, хоть она ничего подобного и не испытывала на самом деле, но обидно было катастрофически.
— Вот зараза! — не сдержала она, шокированного восклицания.
— От заразы слышу! — крикнул Роман. — Иди к ребенку, мамаша, а тот там мать моя зашивается. Будешь хорошо себя вести, так и быть, поцелую в щечку.
Мотя в ужасе округлила глаза, покрылась румянцем до самого лба и выдохнула, как закипевший чайник.
Двадцать шестая. Сонная
Валерия Сергеевна недолго стояла на страже детского сна. А если точнее, то уже в полночь Мотя спустилась и забрала орущего Сергея из любящих бабушкиных рук.
— У него что-то болит! — решительно заявила Валерия Сергеевна. — Может скорую?
— Я так не думаю, — Мотя покачала головой и понесла страдальца наверх.
— Мотя, — позвала «бабуля». — А ты уверена? Ну там же… Ромочка, — она шепнула его имя, будто какую-то тайну.
— Что Ромочка?
— Ну может…
— Нет. Не сахарный. А завтра выходной.
Мотя несла наверх Серегу, покачивая на руках, а он то сам себе завывал колыбельную, то продолжал жалобно ныть. К полуночи еще никто спать не ложился. Кровать поделить между собой не успели, софу не застелили.
Увидев ребенка Роман отложил книжку, которую пытался читать с самым невозмутимым видом, и поинтересовался:
— Зачем?
— Потому что он не спит и плачет. Детская далеко и вообще это была не очень хорошая идея делать ее на первом этаже.
— А как мы будем спать?
— В смысле?
— Ну… он же плачет.
— И?
— Как спят, пока дети плачут?
— Их успокаивают и ложатся спать.
— Но потом они все равно просыпаются, чтобы заплакать?
— Не без этого.
— И как жить?
Мотя не стала отвечать. Ей было ужасно тяжело говорить под задорные крики, покрасневшего как помидор Сереги, и уже хотелось скорее его угомонить.
— А он где будет спать?
— Давай принесем сюда коляску. Можешь?
— Она же с грязными колесами.
— Ну… присмотри за ребенком, я схожу их помою, — пожала плечами Мотя, а Рома встал перед выбором: колеса или младенец.
С одной стороны плачущий ребенок — это страшно. Очень страшно! Особенно, когда ты толком на руках его никогда не держал.
С другой стороны… коляска. Мыть. Как?
Роман не был белоручкой, но справедливости ради… все навыки легко теряются, когда человек привыкает к определенному уровню комфорта.
— Ну? Коляска или ребенок?
— Черт с ним. Коляска.
Роман ушел, а Мотя стала ходить по комнате и покачивать Серегу. Одной рукой она быстро написала сообщение Соне:
