Она не могла сказать точно, как давно он смотрит на нее, но его губы были изогнуты в улыбке, и взгляд был внимательным и чуть более теплым, чем обычно.
— Что? — одними губами спросила она.
— Ничего, — одними губами ответил он.
— Так что, вы решили его оставить? — Соня поиграла бровями, и Мотя шикнула на нее, но вопрос уже прозвучал.
— Нет… Мы…
— Мы не занимаемся этим вопросом, — сухо ответил Роман.
Он поморщился, Мотя опустила взгляд.
— Это как? — не унималась Соня.
Мотя схватила телефон и сделала вид, что ей срочно нужно что-то проверить, а сама написала сообщение:
«Что ты, блин, делаешь?»
— Мы ждем, когда выйдут после майских службы…
— И просто его кинете? — Соня улыбалась.
Потом взяла телефон и тоже сделала вид, что там что-то важное.
«Провоцирую твоего сухаря. Не благодари. Ты мне тоже когда-то кровь попортила, и вот — я счастливая мамочка прекрасного ангелочка».
Сообщение источало яд, а Моте стало страшно.
— Это наше дело и…
— Ясненько. Ну он очень милый… может заберем себе, раз он никому не нужен? — Соня умиленно сложила губы, а Лев тут же усмехнулся.
— И правда. Это было бы куда проще, чем рожать своего… долго, хлопотно, столько нервов. Он уже с прививками?
— Да, что там по прививкам? По документам?
Роман накалялся, а Мотя стремительно краснела.
— Ну если он не нужен никому, — протянула Соня.
— Да, без проблем, — процедил в ответ Роман и замолчал.
Мотя закрыла глаза, а Соня злорадно улыбнулась.
— Лева, пошли пацана переоденем?
И через минуту Мотя и Роман остались одни. Оба уставились на спящего Серегу, и оба не знали что сказать.
— Пр… — начала Мотя.
— Не нужно.
— Что?
— Ты извиниться хотела?
— Еще чего, — насупилась она и потянулась к автолюльке.
Люлька стояла на стуле, между Мотей и Романом, и оба нет-нет, да заглядывали туда.
Серега зачмокал губами, и Роман тут же достал бутылочку, а Мотя принялась из нее кормить голодающего. Команда, ничего не скажешь.
— Они правы, — задумчиво пробормотала она. — Что не так?
— Это… звучит слишком цинично.
— Ты ли это говоришь? Рома, ты серьезно?
Снова Мотя назвала его по имени, и он снова дернулся. Она странно и очень интимно это произносила. Ро-ма. И у нее был красивый голос.
Роман не замечал раньше, как низко и бархатно Мотя говорит.
— Я…
— Ты сам мастер говорить ужасные и циничные вещи, и сейчас кого-то упрекаешь. Они правы. И это ты сказал, что так…
— Я знаю, — перебил он. — Но когда это говорит кто-то другой… Все обесценивается и звучит как насмешка.
Серега приоткрыл глаза и посмотрел на Мотю, потом на Романа. А потом закрыл их, будто убедившись, что свои на месте.
Мотя еле держала себя в руках, это было так невероятно печально, так несбыточно. Почему все должно заканчиваться так. Почему нельзя помочь всем?
— Он же и правда поедет в детский дом, — глухо произнесла она. — И какая-то семья заберет его… А может и нет. И там снова… он будет плакать… — она еле справлялась с комом в горле.
— Зачем он тебе, только честно? Почему он? И почему ты?
— Я не знаю, — она шепнула это, и шепот вышел каким-то «влажным», от чего Роман подался вперед и взял ее за руку, словно хотел предотвратить слезы.
Они держались за руки. И оба от этого не могли перевести дух.
— Он меня очаровал. Я не знаю, как думать о нем и… не ревновать к тем, кто его заберет. Я ревную ребенка. Ты когда-то кого-то ревновал?
— Нет, — покачал головой Роман, глядя Моте прямо в глаза.
Они уставились друг на друга и искали ответы, которые не витали в воздухе. Все было слишком сложно, а логика и чувства расходились в противоположные стороны, не желая прийти на подмогу.
— Как ты жил-то все это время…
— Разве в этом счастье? — его голос тоже был тих и трогателен.
— Я не знаю. Но разве не счастье кем-то обладать?
— Люди ник…
— Да, да. Они никому не принадлежат. Но вот, если Лев и Соня Серегу заберут. Представь, что они его кормят, укладывают спать, слушают его дыхание ночью, утешают. В них он вцепляется, когда ему страшно. Им говорит: «Агу», и с ними растет…
— Почему ты всего этого хочешь? — не унимался он. — Откуда это желание? Тебе сколько лет? Двадцать или около того? Зачем тебе связывать себя этим. Что с тобой?
— Я не знаю. Это просто появилось. Как любовь, болезнь или вроде того. Разве кто-то прогнозирует любовь?
— Нет.
— Потому что ты в нее не веришь?
Он не смог ответить. Замолчал, отвел взгляд и Мотя сочла это за победу.
— Кира вернется завтра. И я попросил ее о встрече. Быть может мы решим вопрос так, как будет лучше всем.
— Уже…
— Уже. Увы. Ты, должно быть, думала, что убедишь меня, но…
Он еще что-то говорил, а Мотя не слышала. В ее ушах стоял невероятный гул. Она смотрела на крошечные пальцы Сереги, сжимающие ее палец, и не могла ни о чем другом думать. Она не хотела слушать сухую и отстраненную речь Романа. Не хотела знать, что еще он скажет. Его слова цепляли и выводили из себя, и Мотя даже думала, что ей это нравится в некотором роде, но сейчас хотела просто сказать: «Я в домике», и никого не слышать.
Тридцать девятая. Приятного аппетита
На часах была почти полночь и день казался бесконечным. Роман хмуро смотрел на свое отражение и мечтал отключить слух, потому что в спальне пела колыбельную Мотя.
Очень странную, ни на что не похожую колыбельную.
У нее был красивый голос, она пела тихо, очень ласково. И если Серега под это не спал, то был полным дураком.
Роман смотрел на свое отражение и не понимал, что вообще случилось за эти невероятно долгие дни. Почему его так тянет сейчас в комнату, и в чем скрыта природа этого странного чувства.
— Любят не за что-то, — усмехнулся он.
Роман никогда не видел себя со стороны так ясно, как сейчас.
И никогда не был с собой так честен.
Он открыл дверь, но в комнату так и не вошел, остановился на пороге и стал наблюдать.
Мотя распустила волосы, одной рукой качала кроватку и тихо по кругу пела одни и те же строчки.
