От этого анализа в сердце, даже не в голове, зародилась жгучая тоска.
Мотя неправильная.
Она совсем ни в чем ему не подходит.
И всюду ее белые волосы, и пахнет ее шампунем наволочка, и она забыла кучу своих вещей.
И как-то странно, что они так ни разу и не поспали вместе в кровати. Вдвоем. Просто рядом.
Он как будто думал об этом.
И как будто задавался вопросом: «Куда она делась?»
Но только стоило вспомнить, что все это было одной большой маминой игрой, как мысли сворачивали с безопасной полосы и становилось ясно одно… сказок не бывает. И не нужно было в них верить!
Сорок третья. Воробей птичка певчая
— Ну и какой черт вас за язык тянул? — спросила Мотя.
Валерия Сергеевна уже давно делала вид, что спала, и потому дернулась и скорчила рожу.
Она бы рада улететь домой, но по ночам самолетов нет, потому приходилось спать на диване вместе с потенциальной невесткой. Так еще и уснуть не дают.
— Ой, вы все много заморачиваетесь! Я ж думала, раз он все знает…
— Он все знал? — Мотя перевернулась на бок и уставилась на профиль потенциальной свекрови.
Та лежала на спине, в маске для сна и с убранными в косу волосами.
— Знал, конечно. Ну так же, как и ты. Ты же тоже знала.
— Я… да, но я тогда совсем ничего не понимаю…
— Он думал, что ты точно ни при чем, и что все это выдумала я, и подыгрывал мне.
— Значит, он понимал… значит, знал… значит, не выставил нас? Значит, мы ему нужны? — Мотя села в кровати и Валерия Сергеевна, смирившись, стянула с глаз маску.
— Тебе чего не спится? Завтра все решим, бога ради, — проворчала она. — Ты терпение то имей! Завтра поедем, я все расскажу… Возьмем его, так сказать, с поличным.
— Но почему завтра?.. Поехали сейчас!
— Не-ет уж, пусть он там потоскует, подумает.
— Да нет же! Поехали пока…
— Ну что он ночью сделает? Отнесет Сергея в детский дом и оставит в бейбибоксе? Найдет ребенку новую маму? Пригласит к себе Киру и устроит с ней жаркую ночь? Ну? Ты выдумщица и у тебя пюре в голове! Спи давай, не трепи мне нервы! Я вам и так создала все условия!
— Зачем вам это? — тихо спросила Мотя. — Зачем вам я?..
Валерия Сергеевна немного помолчала, потом снова сняла маску.
— Он на тебя очень странно смотрит. Ты этого, наверное, даже не видишь, тебе своя любовная горячка, да еще с материнским инстинктом, глаза закрывает, но он явно что-то в тебе нашел. Он же псих, самый настоящий. Вечно у него работа, какие-то изобретения, все по полочкам. То он постигал чужие культуры, то разрабатывал какие-то там железяки, потом бизнес и он окунулся в него, а вот семья ему не была нужна. Он всегда для меня был каким-то…
— Безликим, — шепнула Мотя.
— Ну в чем-то ты права.
И Валерия Сергеевна натянула маску на лицо, как ни в чем не бывало. Ей явно было далеко до переживаний и нервов, она-то ничего не теряла и вела себя как истинная мать.
Маме виднее, маме не страшно, а у ребенка быть может мир рушится. Мама знает, что зуб долго болеть не будет, а ребенок думает, что это навсегда. Мама уходит в магазин, на час или два, а ребенок в ужасе, что его бросили на вечность. Мама не убьет придя с родительского собрания, тогда отчего так страшно, что поседеть можно?
Вот и теперь… мама знала лучше.
А Моте не спалось. Она не могла найти себе места, и с одной стороны и правда надеялась, что завтра все станет как прежде, а с другой не могла взять в толк, почему сердце так мается и не дает уснуть.
— Ну невозможно же! — прошептала она себе, глядя в отражение в ванной. Мысль пойти и умыться, казалась очень умной. Но увы, не помогло.
— Может позвонить?.. Он может не знает…
— Мотя! — в дверях показалась Соня.
В безразмерной футболке, с синяками под глазами и молокоотсосом в руке.
— А-а?.. Мешаю?
— Нет. Пошли кофе пить.
* * *
— Ну? Чего бродишь?
— Не знаю. Так все глупо. Хочу, чтобы все поскорее закончилось.
— Ты иногда ведешь себя, как ребенок, — вздохнула Соня, и Мотя уже приготовилась броситься в атаку. — А иногда наоборот, мне кажется, что ты очень сильно изменилась…
— Правда?
— Ага, — Соня стала греть руки о горячую кружку.
Они сидели на балконе и смотрели, как на горизонте по капельке набирается алый, чтобы вырасти в рассвет. Спать уже не хотелось, обе думали о своем и ждали утра. И пили никакой не кофе, а глинтвейн. На вопрос Моти: «А как?», Соня продемонстрировала запасы сцеженного молока и лукаво подмигнула.
Ну что? Почему бы и не вино под утро?
— Ты правда готова к ребенку?
— Я не знаю, — Мотя пожала плечами. — Я не думала такими категориями. Ну типа… ты себя помнишь? Тебя часто спрашивали готова ли ты?
— Постоянно.
— И как на этот вопрос ответить?
— Никак.
— У меня нет мыслей, что кто-то готов больше, чем я.
— А тебя не обижает, что он обиделся и всех нафиг из дома выставил?
Не в бровь, а в глаз.
Мотя задумалась.
Он видите ли выгнал. Его видите ли предали.
— Слушай… — Мотя поморщилась. — Вот правда… А я же перед этим ему призналась!
— В чем?
— Да во всем. Сказала… что я его завоюю! И что мне пофиг, и что он будет моим, потому что я так хочу.
— Фига… — протянула Соня, сделала большой глоток вина и зажмурилась, а потом икнула. — Ты отчаянная. Я бы так в жизни не сказала…
— Я… наверное, не умею слышать «нет»?
— Ты никогда не умела… Но разве это плохо? Иногда мне тоже хочется быть отчаянной. Ругаться с заведующими поликлиники, воровать детей… признаваться в любви.
