За несколько часов новости достигли Царского Села, и великий князь Павел предпочел спрятать семью у друзей. Им следовало немедленно покинуть страну, тогда эта возможность еще оставалась. Но они не захотели оставлять свой дворец и коллекцию произведений искусства на поживу мародерам. Эта роковая ошибка стоила жизни половине семьи. 3 марта, после отречения Николая II, было уже поздно что-либо менять. Великий князь отказался покинуть близких в тяжелейших обстоятельствах, а княгиня Палей, без малейших колебаний, осталась подле мужа.
Для Натали наступило время самых ужасных испытаний за всю ее жизнь. Обыски – машину ее отца выбрали для «почетной» миссии встречать Ленина из ссылки, постоянные унижения, клевета, мелкая месть, спешные ночные сборы и бегство… Тогда же нашли труп ее дяди Сержа, младшего брата княгини Палей, убитого солдатами посреди ночи. Ее сводного брата Александра революция застала в Гельсингфорсе, в Финляндии. Утром 4 марта повстанцы ворвались к нему в комнату и ударами прикладов выгнали его на улицу. Он видел убийство многих своих товарищей, но сам смог ускользнуть с места бойни. Что касается членов императорской семьи, заключенных под стражу в Александровском дворце, то их ждала страшная судьба.
«Как-то в конце марта шла я мимо дворца. У ограды толпились люди. Мужчины, женщины, солдаты сбежались поглазеть на государя (…). Я подошла и прижалась лицом к прутьям решетки. Солдаты зубоскалили. Меня передернуло от их слов: “Так-то, Николка, долби теперича лед… Довольно чужой кровушки попил… Нынче лед, а завтра еще чего… Это тебе не шашкой махать (…)” В этих насмешках было что-то сатанинское, – пишет мать Натали. – Государь оглядел толпу и увидел меня. В глазах его была боль. Я сложила руки, как в молитве, и попыталась мысленно выразить ему все!..»
[61]
Им стало немного спокойнее, когда великий князь Павел, лишенный командования гарнизоном Царского Села, и демобилизованный Володя вернулись домой. Бодя очень быстро возобновил занятия живописью и литературой – писал стихи и сатирические рассказы. Весной 1917 года их жизнь почти вошла в привычное русло. Только в середине лета они узнали о ссылке государя и его семьи в Сибирь. Вскоре после этого великий князь Павел и его близкие были заключены под домашний арест по указу Временного правительства – телефон отключен, все входы охраняются. Когда народный комиссар по фамилии Кузьмин предложил Ирэн и Натали «жить на свободе» в одном из крыльев дворца при условии, что общаться с родителями и братом они не будут, девочки с негодованием отказались и сказали, что останутся с нами.
«Ишь какие революционерки!» – пробормотал Кузьмин.
«Мы так и не поняли, похвала это или осуждение»
[62].
Два года спустя Натали рассказала близким друзьям об одном мрачном, но завораживающем эпизоде этого странного времени. Один из их тюремщиков, такой же грубый и неотесанный, как и его товарищи, неожиданно был очарован девушкой-подростком, игравшей на фортепьяно. Он заставлял ее играть без остановки часами и шумно дышал, стоя за ее спиной. А она, испуганная и истощенная тем напряжением, которое царило в комнате, продолжала играть. Сцена словно из рассказа Борхеса…
Тогда же произошел еще один инцидент: как-то ночью солдаты забрались к ним в погреб и стали в саду выливать содержимое бутылок. «Через пять минут сотни жителей Царского Села были здесь с ведрами, которые они наполняли этой жуткой смесью вина, грязи, снега и осколков! Едкий запах распространялся по всему дому»
[63]. Неужели Натали, видевшая эту сцену, смогла бы забыть такое скотство? Несмотря ни на что, ее мать, ставшая теперь «гражданкой Палей», пыталась сделать все возможное, чтобы рождественские праздники принесли хоть немного тепла и утешения. Через несколько дней Боде исполнялся двадцать один год – сестры разыграли пьесу его сочинения, L’Assiette de Delft. Но это была только короткая передышка.
Из-за холода – а дров было не достать – жить в большом доме стало невозможно, – и в начале 1918 года все они переселились в маленький уютный английский коттедж великого князя Бориса, стоявший на выезде из города. Только Бодя отказался уезжать из своей квартиры, где у него под рукой были фортепьяно, книги, пишущая машинка и кисти. Натали больше никогда не будет жить во дворце родителей, который правительственным указом превратился в 1918 году в «народный музей». Хранительницей музея сделали ее мать, которая должна была два раза в неделю превращаться в гида и позволять посетителям, в основном солдатам и их женам, свободно разгуливать по своему дому. Только таким образом княгиня Палей могла проследить, чтобы никто не нарушал в доме хрупкую гармонию, созданную ею с таким вкусом и тщательностью. По крайней мере, какое-то время…
В июле 1918 года из семидесяти четырех слуг, работавших в доме до войны, осталось трое, в декабре – только один. Княгиня, чье мужество не знало границ, когда речь шла о благополучии родных, научилась вместе с Натали и Ирэн печь хлеб и, впервые в жизни, занялась домашним хозяйством. Все ценности были конфискованы – одни только драгоценности княгини стоили пятьдесят миллионов золотых франков, и она проявляла чудеса изобретательности, чтобы хоть как-то облегчить существование мужа, все более мучительное день ото дня. Однажды, прогуливаясь с дочерями по саду, великий князь Павел впервые заговорил с ними как со взрослыми. «Он долго говорил о том, скольким обязан матери, о том, как много она дала ему и что для него значила»
[64]. Княжна Ирэн Палей, вспоминая эту сцену в 1990 году, была уверена, что отец тогда хотел поручить мать их заботам, понимая, что скоро его уже не будет рядом. До последних дней Ольги Натали достойно исполняла его завет.
Но худшее было еще впереди. После того как Бодя отказался письменно отречься от своей семьи, новые власти без объяснений сослали его в Вятку. Княгиня писала ходатайства, но помилования не добилась. Юноша навсегда расстался с отцом, матерью и сестрами утром 22 марта. Уничтожение семьи Романовых только начиналось. В то время великий князь Павел еще мог бы спастись. 6 (18) июля, после объявления о казни царя, Марианна, дочь княгини Палей от первого брака, предложила ему бежать из России, прибегнув к помощи посольства Австрии. Ответ был решительным. «Я предпочту скорее умереть, чем хотя бы и на пять минут надеть австрийскую форму»
[65].
Вечер 30 июля прошел очень тихо. Великий князь как всегда прочел вечернюю молитву с Ирэн и Натали, и все разошлись спать. В три часа ночи – новый обыск. «Входят с дюжиной вооруженных солдат. Эти буквально грохочут прикладами и сапогами. (…). Вот мисс Уайт, Жаклин и горничная. А вон вышли мои малышки в ночнушках, голоножки, держатся за руки и смотрят испуганно»
[66].
