Когда останки убитых были найдены, то обнаружилось, что раны лежавших в шахте были перевязаны лоскутами ее апостольника…
Гроб с телом великой княгини перевезли в Иерусалим: она погребена под храмом равноапостольной Марии Магдалины в Гефсимании. «Во время перевозки из Пекина в Иерусалим в стенке гроба великой княгини появилась трещина, и через нее стала вытекать прозрачная благоуханная жидкость. Ее тело осталось нетленным, и у ее гробницы происходило много чудесных исцелений»
[85].
11
Княгиня Палей с дочерьми очень скоро уехали из Финляндии в Швецию, где они прожили до весны 1920 года. Тогда Ольга задумала снова вернуться во Францию – предстояло решить множество проблем, связанных с их домом в Булонь-сюр-Сен, где так же, как и во дворце в Царском Селе, в 1914 году проводилось много работ по благоустройству. И когда княгиня, проведя все лето в Швеции, приехала в Париж, на нее, как она и предполагала, накинулись подрядчики.
В тот период она сильно сдала. «Она была почти прозрачна, мертвенно бледное лицо пересекали глубокие морщины. Казалось, вся она как-то уменьшилась, будто съежилась под черным платьем вдовы, – вспоминает ее падчерица. – Горе совершенно преобразило ее; теперь это было жалкое, сломленное судьбой создание, которое с трудом могло говорить и думать. Ее великолепная уверенная манера держаться, ее спокойствие и невозмутимость полностью исчезли. Она самозабвенно, со страстью отдавалась своему несчастью»
[86].
Чтобы расплатиться с долгами, княгиня продала свой дом на улице Виктора Гюго, где прожила двенадцать самых прекрасных в жизни лет. В этом доме разместилась знаменитая школа Дюпанлу
[87]. Она была уверена, что оставшиеся деньги помогут составить небольшой капитал, который будет поддерживать семью. «Денежные хлопоты вывели ее из оцепенения, и оказалось, что из нас всех она – самая успешная деловая женщина. Ей пришлось стать такой из-за дочерей, которые столь в ней нуждались. Но раны ее не затягивались, и она жила так, будто все произошло только вчера»
[88].
После переезда из Швеции княгиня Палей решила заняться образованием дочерей – ведь в течение трех последних лет ни о каких занятиях не шло и речи. Ирэн и Натали согласились поступить в колледж скрепя сердце. После всего, что они пережили, было очень тяжело оказаться в школьном классе. «Я так отличалась от остальных! В двенадцать лет французские девочки играли в серсо, читали Робинзона Крузо и ходили на фильмы Дугласа Фэрбенкса, – вспоминает Натали время, проведенное в колледже Фенелон. – А я в двенадцать лет носила хлеб отцу, томящемуся в тюрьме. Как могла я походить на своих маленьких подружек? Я была молчалива и не любила игры. Зато много читала. Я видела смерть так близко: мой отец был расстрелян, мой брат, кузены и дяди – расстреляны. Моя юность была омыта кровью Романовых… Я понимала смысл печали и любила поэзию – эту холодную сверкающую приемную смерти. Вскоре мои товарки поняли это и приняли то, что я была совсем на них не похожа»
[89].
«Пережитые события так сильно потрясли сестер, что им было очень сложно вновь обрести душевное равновесие – это занимало много времени. Они были совершенно замкнуты в себе, казалось, что внутренне они готовятся к войне со всем миром»
[90]. Душевное состояние Ольги также накладывало на них свой отпечаток; Натали провела юность рядом матерью, которая всегда была подавлена и несчастна. «Я хотела обрести радость в физических ощущениях, – писала она в своих воспоминаниях. – Это чувство осталось со мной на всю жизнь: когда я вдыхаю аромат цветка, чувствую на лице теплые солнечные лучи, когда откусываю кусочек сочного фрукта, то говорю себе, что не имею на это право после всех страданий, которые они пережили»
[91].
Унижение, чувство вины, отсутствие мужской поддержки, одиночество… Ирэн и Натали избегали близких, отказываясь встречаться даже со старыми друзьями. Когда сводная сестра захотела вывести их из этого состояния, ее попытка закончилась полным провалом. «Как-то раз я устроила для них небольшую простенькую вечеринку, на которую пригласила несколько молодых русских одного с ними возраста, но им это не доставило ни малейшей радости: они сидели с глазами, полными слез, и за весь вечер они ни разу не улыбнулись. Я бесконечно жалела, что, не желая того, подвергла их такому испытанию»
[92].
Время шло, и мало-помалу девочки, казалось, обретали душевное равновесие. Но в их глазах навсегда застыла печаль, а меланхолическое выражение почти никогда не покидало их лиц.
Когда денежные затруднения оказались, наконец, позади, княгиня Палей купила маленькую гостиницу в доме XVI века, на улице Фезандери, недалеко от Булонского леса. Теперь она могла полностью посвятить себя обществу «Париж – Биарриц», которое создала в память о муже сразу после возвращения во Францию, чтобы оказывать помощь русским беженцам. Ирэн была матери надежной опорой, вдвоем они усиливали натиск на власти, добиваясь государственного субсидирования. Она участвовала в разнообразных демонстрациях, в том числе за границей, чтобы собирать и частные пожертвования. Ее усилия были не напрасны: французское правительство указом министра иностранных дел от 12 апреля 1922 года внесло комитет в список «благотворительных организаций военного времени», признанных государством. Чтобы собирать средства на нужды комитета, княгиня устраивала благотворительные ярмарки, взывая к щедрости высшего общества. Ротшильды были одними из первых знаменитостей, кто вступил в комитет; модные дома Ревийон, Ворт, Картье и Лелонг тоже были в числе верных сторонников. Именно в этот период Натали, нимало не интересуясь судьбой русских в изгнании – «она не одобряла той жизни, которую вели эмигранты с их вечными “и на нашей улице будет праздник”, “дожить бы до завтра” и “тоской по прошлому”»
[93],– постепенно отдалилась от сестры. Отчуждение росло, и в конце концов их дороги разошлись окончательно.
Биарриц был связан для княгини с памятью о великом князе Павле, и в 1923 году она продала последние драгоценности и купила там небольшое имение Балиндус, в котором собиралась потом вся семья. Здесь, в Биаррице, любимом курорте русской аристократии, состоялся по традиции первый выход в свет Натали, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Ее появление в костюме Коломбины, персонажа из итальянской комедии дель арте, на маскараде, устроенном мадам Карлос де Озкабаль, стало главным событием летнего сезона 1924 года! Бледная, отчужденная, словно не от мира сего, если судить по фотографиям, сделанным тогда, она произвела настоящий фурор на этом блестящем празднике.
