За капонатой и глотками благоухающего травами вина Merlot Di Pramaggiore беседа текла легко. Литература, спектакли, любовные интриги… Но больше всего тем летом 1930 года говорили о Белом бале, данном незадолго до этого графиней Мими Пецци-Блант, племянницей папы Льва XIII, на котором были Натали и большинство ее друзей. Ее сад на улице Бабилон, превратившийся в тот вечер в феерию водяных струй и сверкающих огней, – свет выставлял Мен Рей, которому пришла идея проецировать на одетых в белое гостей цветной фильм Жоржа Мельеса, – встречал самую причудливую публику. Там появились алжирская пленница, Венеция и ее гондольеры, американские моряки, Пьеро, модницы 1880 года, кастелянша средневекового замка с двумя борзыми, Будда с учениками… Наконец, Натали и ее друзья, с истинно вагнеровским юмором, представляли призрачный экипаж потерявшегося в дальних странствиях корабля.
После нескольких часов приятной беседы Лифарь и Натали чаще всего покидали Лидо, чтобы вдали от нескромных глаз насладиться пустынной послеполуденной Венецией, раскаленной от солнца. Можно легко представить себе, как они любовались вместе полотнами Тициана в естественном свете во дворце Пезаро или в церкви Фрари. Наконец, к шести часам они возвращались к друзьям на террасу «Флориана», где за обедом мирно журчала та же беседа, что и раньше. К наступлению ночи они успевали переодеться – Натали и Лифарь бывали на всех балах и праздниках. Они скользили по каналам в одной из тех тонких, черных как смоль гондол, траурный вид которых должен был напоминать об эпидемии чумы, опустошившей город в 1630 году. Коктейли, обеды в палаццо Пападополи, у графини Арривабене или у графа Вольпи, балы-маскарады и, конечно, музыкальные вечера принцессы Винаретта де Полиньяк… Рассказывают, что именно там, когда Артур Рубинштейн заиграл первые такты из «Полуденного отдыха фавна», Лифарь сбросил смокинг и, полуобнаженный, вспрыгнул на пианино, воссоздавая для восхищенных зрителей один из своих балетов-фетишей. Приемлемый эксбиционизм в городе, где маркиз Касати выгуливал на поводке своих оцелотов, а леди Диана Купер бросалась в Большой канал, повторяя смелую выходку лорда Байрона! Неутомимые Натали и Лифарь чаще всего встречали рассвет в дансинге «Ше Ву» в отеле «Эксельсиор» в компании принца Капурталы Жи и вице-короля Йемена.
10
Эта идиллия была не просто летней венецианской картинкой. Все продолжалось около полутора лет. Натали, для которой любовь была возможна только при условии хорошо продуманных мизансцен, видела в Лифаре вечную византийскую Россию с ее сказаниями и легендами, слепым обожанием и кровной местью, тоской и восторгом. Ничего подобного тому, как жили и думали ее соотечественники в изгнании, от которых она старательно держалась на расстоянии. Эти отношения достигли вершины благодаря их общему восхищению Пушкиным. Оба боготворили память поэта, чья жизнь была полностью отдана литературе, искусству любви и свободе. Его пылкая страсть к Наталье Гончаровой бесконечно их волновала. До такой степени, что в течение всего 1931 года Лифарь покупал оригиналы писем поэта к его музе. Натали, конечно, была первой, кому он читал самые страстные послания поэта, датированные осенью 1830 года, когда Пушкин вынужден был много месяцев безвыездно жить в своем имении в Болдино из-за карантина после эпидемии холеры и поверял далекой возлюбленной все свое разочарование и смятение.
Натали была так хорошо подготовлена к этой литературной игре, ставшей для танцовщика ритуалом – еще до их знакомства Дягилев сравнивал его с Алешей из «Братьев Карамазовых», – что в своей собственной переписке с Лифарем почти перевоплотилась в Татьяну, мятущуюся героиню «Евгения Онегина». После их разрыва княжна послала ему свою фотографию с одной только фразой из пушкинского шедевра: «А счастье было так возможно, так близко»
[161]. Это болезненное увлечение зашло так далеко, то Серж Лифарь сфотографировался с пистолетом, из которого 27 января 1837 года на дуэли был смертельно ранен несчастный гениальный поэт, и послал фотографию Натали.
До начала 1932 года Лифарю, воспламененному любовью к Натали, удавалось удивлять ее талантом и воображением. Ему нужно было, ни на минуту не ослабевая, оставаться самым блистательным и непредсказуемым и к тому же заботливым наперсником, чутким к малейшему изменению настроения своей подруги. Напряжение, не ослабевающее ни на минуту… За один только 1931 год он создал не менее пяти балетов – «Доминиканская прелюдия», «Оркестр на свободе», «Вакх и Ариадна», «Танцевальные сюиты», не считая еще новой постановки для оперного зала «Гарнье» балета «Видение розы», которого все очень ждали. Он был одновременно создателем и главным исполнителем. Он вкладывал всю свою кошачью грацию и удивительную чувственность в неоклассическую хореографию, строгую, почти геометрически точную: он всегда восхищался идеалами Античности. Она означала окончательный отказ от очаровательно-сладкого стиля, который до тех пор правил на балетной сцене. И чтобы окончательно утвердить его, Лифарь работал с самыми великими художниками. Вспомним только итальянского художника Джорджио Кирико, одного их тех, кто стоял у истоков сюрреализма. Он создал для «Вакха и Ариадны» невероятной красоты декорации, навсегда вошедшие в историю сценографии. Натали, которая бывала на разных премьерах, могла, без сомнения, им гордиться.
Париж, так же как и Венеция несколькими месяцами раньше, был очарован этой парой, казавшейся идеальной. Больше никому не приходило в голову приглашать на прием месье и мадам Лелонг, теперь было совершенно невозможно представить княжну без ее верного рыцаря. Их самым ярким совместным появлением в свете, несомненно, стал экзотический бал, устроенный графом Этьеном де Бомон
[162] в конце лета 1931 года, во время Международной колониальной выставки, которая проходила в столице с мая по ноябрь. Об этом вечере говорили еще долгие месяцы. Этьен де Бомон всегда безупречно выбирал гостей, подчиняясь неизменным критериям: талант, красота и положение в обществе, – не стоит и говорить, что Натали и Лифарь возглавляли список приглашенных. Но берегитесь тех, кому не посчастливилось обладать такими желанными визитными карточками… Атмосфера заговоров и нездорового ажиотажа, где было достаточно нелепостей, описана Эдуардом Бурде, который и сам вместе со своей женой Денизой был постоянным участником подобных забав, в пьесе «Цветок душистого горошка».
Тем вечером сад Бомонов был освещен китайскими фонариками, подсвечивающими множество искусственных тропических цветов из шелка и бархата, разбросанных тут и там большими и маленькими гроздьями. Приап не смог бы украсить сад лучше. Перед пестрой толпой собравшихся – среди них мы узнали бы Габриэль Шанель, переодетую в негритянского матроса, и леди Абди в костюме богини Сиама – появлялись все новые и новые гости, о прибытии которых объявлял лично хозяин. Мадам Элуи Бей, в звенящем костюме африканской царицы, исполняла в окружении группы друзей, одетых в легионеров и словно стремящихся забыть часы сражений, номер, достойный Фреэль или Дамии. Мадам Хорас де Карбучча в образе Антинеи возникла из темноты в паланкине, который несли шесть рабов. Рядом скользил гепард. Наконец, Натали и Бабб де Фосини-Люсанж, переодетые в камбоджийских танцовщиц, исполнили вместе с Фулько ди Вердуро танцевальный номер, поставленный Лифарем, который вызывал в памяти фрески Ангкор-Вата. Тем вечером Натали и Серж в одеждах индокитайских мандаринов снова были самой красивой и фотогеничной парой бала.
