В одном неопубликованном письме она говорит об этом со здравомыслием и смятением, присущими ее противоречивому характеру. Из этих строк ясно, как глубоко она понимала хрупкость их общего мира
[189].
Сювретта Хаус
Сан Моритц
Пятница, 2 сентября 1932
Жан, любовь моя!
Это не совсем правда. Потому что ты знаешь, так же как и я знаю, что ты сказал. Дело не в сплетнях. Я никогда не обращала на них внимания, так же как и ты; это твоя нескромность ранит меня и губит. Даже то, что я понимаю незначительность всего этого, показывает, как по-разному мы судим о жизни и чувствах. Вот что ужасает меня. Любовь – еще не все в жизни. Необходимо полное понимание, а этого у нас нет. Ты писал в своих книгах: «Тот, кто любит, пишет на стенах», и ты действительно так чувствуешь и живешь. Я же – полная противоположность этому, что немного пугает. Дорогой, можешь ли ты думать только обо мне и позволить мне быть эгоисткой до конца? Не мучай меня вопросами о будущем. Я хочу покоя и еще раз покоя, мне нужен отдых. Если бы ты знал, как я устала! У меня больше нет мужества думать о будущем. Я не хочу о нем думать. Понемногу ко мне возвращается желание жить (было потеряно почти все), желание счастья. Как могу я строить планы и думать о новой жизни, когда мне недостает главного – желания жить.
Погода стоит прекрасная, светит солнце, я люблю тебя, и этого достаточно. Я больше ничего не хочу знать.
Натали
Из этого письма ясно, насколько Натали находилась во власти своего противоречивого сердца – она боялась откровенности Кокто, но привязанность испытывала только к таким людям. Поэтому ее так называемый аборт остается под покровом тайны. Возможно, правды никто никогда не узнает.
За несколько дней до этого Натали произнесла довольно туманную фразу: «Я не сделала ничего плохого, потому что Господь этого не захотел…»
[190] Выкидыш? Платоническая страсть, исключающая возможность материнства? Или речь шла о прерывании беременности, как и утверждал Кокто? Действительно ли она призналась, как говорил поэт, в этом Деборде? Некоторые даже думали, что «отцом» был Люсьен Лелонг. Или, возможно, греческий судовладелец Энди Эмбирикос, один из многочисленных воздыхателей Натали. Все возможно, особенно когда поэт признался: «Если она считала меня лжецом, почему она не сделала так, чтобы моя ложь стала правдой?»
[191]
Как бы то ни было, княжна никогда не отказывалась от того факта, что Жан был очень важен для нее: «Я всегда считала тебя исключительным Существом, чьи любовь и гений озарили мою жизнь – остановившись рядом со мной, ты возвысил и просветил меня…»
[192] Мари-Лор де Ноай, которая понимала Натали лучше, чем кто-либо, даже написала Кокто: «Нужно, чтобы это осталось у вас в сердце. Натали все время повторяет мне со слезами на глазах, что она любит вас. Но она создана для того, чтобы любили ее, а не для того, чтобы любить самой»
[193]. «Это редкое восхитительное растение, которому, чтобы выжить, нужны обожание, восхищенные зеркала и мерцающие люстры. Она знает это. Здесь все мужчины у ее ног. Она защищена своей любовью к вам и тем, что она – шедевр»
[194]. В октябре Кокто сделал последнюю попытку все вернуть и оставил свое обычное буйство. «Я обожаю тебя. Это непреодолимая сила. Если ты любишь меня – другая непреодолимая сила, – то глупо и бесполезно пытаться предсказывать то, что случится. Все решают звезды, и негоже вмешиваться в работу судьбы. Я ВЕРЮ»
[195]. Напрасный труд. Поэт не мог защищать ее, и Натали, которая понимала, что не выдержит нового предательства, предпочла окончательно порвать с ним.
Больше года удрученный Кокто превращал эту неудачу в личную драму; никто из друзей не избежал театрального рассказа об их любви. Потом, наконец, он решил пройти новый курс детоксикации. Он так и не смог забыть княжну, и в его произведениях часто можно встретить ее образ, например в «Адской машине» в персонажах Иокасты и сфинкса. Он посвятил ей огромное количество стихов, среди которых «В поисках Аполлона» и «Der Egoist», и назвал Натали своей героиней из «Вечного возвращения», белокурой ледяной Изольдой, которую в совершенстве сыграла Мадлен Солонь. И как забыть о том, что в «Орфее» Смерть называют Принцессой? Наконец, очень личная версия их страсти – в его романе «Конец Потомака». За каждым персонажем скрывался реальный человек. Сам Кокто стал Птицеловом, Мари-Лор де Ноай – виконтессой Медузой, Люсьен Лелонг – принцем Финансов, Бебе Берар – художником Бородой, а Натали – принцессой Фафнер, по имени великанши из скандинавской мифологии. Она уже больше не была Романовой, спасавшейся в изгнании от большевистской революции, но еврейской аристократкой, бежавшей от гитлеровского рейха. Кокто создал портрет Натали с жестокостью и восхищением. «Душа принцессы Фафнер возвышенна. Но она была кокеткой. Ей понравилось, когда Борода нарисовал ее в плаще победительницы на горе трупов»
[196].
Часть третья
1
Вскоре после разрыва с Жаном Кокто – официально это случилось осенью 1932 года, но на самом деле они продолжали видеться вплоть до зимы 1933-го – Натали приняла решение покинуть супружеский кров в Сен-Клу и отдалиться еще больше от Люсьена Лелонга. Несмотря ни на что сохраняя роль лица их Дома моды вплоть до развода, она тогда испытывала сильнейшее желание покончить с искусственной и странной ситуацией, в которой они жили. Кокто сделал ее очень чувствительной к цинизму в обществе. Ее подруга Дениз Тюаль замечала, что это было великолепным решением. Ускользнув из брака с Лелонгом и расправив крылья, она стала вести себя естественней, не так манерно. Юмор и ироничность, которые до этого почти не чувствовались, стали одними из важнейших ее черт. Никто раньше не говорил о том, какая она смешная. Впервые Натали стала смеяться над своим трагическим образом… Меланхолическая изгнанная принцесса! Разумеется, это было ее способом бороться с прошлым, потому что, как известно, она никогда не забывала о своих детских шрамах. Даже годы спустя, когда она уже жила в Америке, на прикроватном столике всегда стояла фотография брата Владимира. И она не могла говорить о нем без слез.
