Во всех статьях писали об одном: ее беспрестанно сравнивали с Гарбо, «но гораздо элегантнее». Анри Жансон был одним из первых журналистов, который задолго до выхода «Ястреба» во всеуслышание сравнил ее с великой актрисой в статье под названием «Гретагарбизм», в которой анализировал влияние Божественной на современников
[205]. Сама Натали с удовольствием признавала, что подобные сравнения были ей очень приятны. «В одном отеле я произвела настоящую сенсацию. Потому что все приняли меня за Гарбо. Конечно же у меня голова закружилась от радости», – писала она Жану Кокто за год до выхода фильма
[206]. Профиль сфинкса, взгляд, в котором пылкость сменялась полным равнодушием, загадка и горение жизни… Другие видели в ней новую Марлен, что вовсе не удивительно. На одной из фотографий, снятых в то время, две женщины похожи как сестры-близнецы – театральная бледность, тонкие брови образуют две идеальные дуги, белокурые волосы невесомым облаком обрамляют лицо… Натали, которая испытывала к «Голубому ангелу» бесконечное обожание, с наслаждением обыгрывала это сходство. Дениз Тюаль рассказывала, как они восхищались друг другом. Это была страстная игра, романтический флирт двух богинь. Для Натали, которая во всем была непохожа на других, такое сравнение было лестно, и она очень дорожила этой дружбой.
Пока публика увлеченно следила за судьбой княжны в кино, семья ее была совсем не в восторге от этой новой страсти. «Мама этот выбор не одобряла, – говорит князь Михаил Романов, сын княжны Ирэн Палей. – В 1933 году карьера актрисы не считалась респектабельной. По крайней мере, для внучки царя
[207]. Но сестры были так непохожи, хотя и очень любили друг друга! Мама всегда боролась за трагические судьбы русских в изгнании, а тетя Али была совершенно очаровательна, но полностью равнодушна ко всему этому. Каждая из них стремилась забыть прошлое по-своему. И конечно, стоит признать, что мама была невысокого мнения обо всех этих исключительных людях – ее друзьях, которые беспрестанно порхали между Парижем, Сан Моритцем и Венецией: их безответственность казалась ей неприличной». А именно так проводила время Натали после окончания съемок «Ястреба».
В Венеции она встречалась с Люсанжами, Шарлем де Бестеги, Сержем Лифарем – он был все еще влюблен в нее, но спокойно принимал их разрыв – и с семьей Висконти, которые постоянно приезжали в Лидо. Княжна очень сблизилась с Лукино и с его невестками Мадиной и Ники. Она очень дорожила дружбой с этой необыкновенной семьей, в которой все – и мужчины и женщины – отличались удивительной красотой. Все это питало позже творчество ее друга и поклонника Лукино Висконти, которого навсегда запомнили за фильмы «Рокко и его братья», «Сандра», «Проклятые» или «Людвиг».
Венецианки Мадина и Ники Аривабене, происходившие из древнего мантуанского рода, не могли не привлечь внимания Натали. Эти две эксцентричные красавицы выросли в палаццо Пападополи, где принимали гостей в своих спальнях, как в XVII веке. В белых с золотом покоях Ники потолок был инкрустирован звездами, а ванная комната убрана редкими раковинами. Мадина устроила у себя вокруг кровати небольшой бассейн, похожий на ручей с берегами из ляпис-лазури. Иногда она принимала друзей лежа в воде, словно Офелия, в длинной белой сорочке и с камелиями в волосах.
Мадина и Ники были женами Луиджи и Эдуардо Висконти, братьев Лукино. Натали говорит о драматизме и инцестном характере их отношений не зря, потому что они постоянно чувствовали себя соперниками. Даже Лукино, о склонности к однополой любви которого все хорошо знали, тем не менее был влюблен в Ники. Появление Натали в этой удивительной семье – все они были невероятно соблазнительны, к тому же бисексуальны и абсолютно лишены конформизма – нарушило и до того зыбкий покой, потому что трое из них сразу же потеряли голову: Лукино, еще один его брат, Гвидо, и их невестка Мадина.
Она без памяти влюбилась в княжну, которая была в ее глазах воплощением ушедшей эпохи романтизма. «Один человек, с которым я познакомилась у Этьена де Бомона, заколол другого, потому что тот ухаживал за Натали»
[208], – рассказала она годы спустя. Настоящая героиня Достоевского – из-за нее разбивались сердца (Лифарь, Моран, Кокто…), завязывались кровавые схватки, совершались попытки самоубийства (Ольга Спесивцева)… Впервые в жизни Висконти имели дело с существом таким же желанным, как они сами, и противник был, несомненно, достойный. Все трое хотели завоевать неприступную Натали.
В своей неподражаемой манере Мари-Лор де Ноай, которая сопровождала княжну, описывала по просьбе Жана Кокто атмосферу, царящую у Висконти в Черноббио, на берегу озера Комо. Так она говорила о Мадине: «Мадонна Боттичелли глазами, Д’Аннунцио – Бебе (Берар) умер бы от восторга. Она страстно увлечена Стендалем». О Гвидо: «Люцифер, который носится по озеру на моторной лодке, чтобы поразить Натали». Еще одного юношу из их компании она называла «Дорианом Греем в девятнадцать лет». Она пишет, что там «царит экзальтация, которую источают люди, камни и растения…»
[209]
Натали в письме (без даты) Кокто тоже твердит о царящем в их маленькой компании нервическом перевозбуждении.
«Жан, дорогой, У меня не было ни секунды, чтобы написать – я тону в драмах. Мари-Лор, Джорджио – все здесь находятся на грани нервного срыва, все, кроме Шарля, который целыми днями ездит осматривать виллы. Джорджио
[210], ангельское существо, вдруг превратился в настоящего демона. Он мучает бедную МЛ. Это ужасно огорчает меня, и я пытаюсь облегчить ситуацию, но с каждым днем все становится сложнее. Мари-Лор пожирают горе и ревность. Все это так печально и неожиданно. (…)
Мадина, которая так восхитительна, что хочется встать перед ней на колени, переехала ко мне. Комната крошечная, и беспорядок здесь чудовищный. Улица Виньон не идет с этим ни в какое сравнение, но матине (утреннее женское платье, пеньюар. – Прим. ред.) носят экстравагантные. Мы невозможно поздно ложимся спать, увлеченные болтовней в адском хаосе. (…)
Я люблю тебя.
Их маленькая компания обедала при свечах на берегу, у самой воды, танцевала под граммофон и вела беседы ночи напролет, разлегшись на желтых канапе, обтянутых оленьей кожей. Мадина была влюблена в Натали больше, чем оба ее шурина, но прекрасный белокурый ангел вел себя с ней так же, как и с Жаном Кокто, – позволял любить себя, никому не принадлежа, замечает Фредерик Миттеран. «Лукино Висконти сделал странную серию фотографий с двумя молодыми женщинами, которые были немного лесбийской вариацией на тему “Голоса человеческого” Жана Кокто: Мадина звонит кому-то по телефону, лежа в постели, а Натали скучает рядом. Снимки следуют один за другим, как в будуарном фоторомане, – сам Лукино появляется в последнем кадре, отражаясь в зеркале с камерой в руках. В сущности, это был его первый фильм. Тогда он еще не был знаменитым режиссером – просто молодой итальянский князь, страстно любивший верховую езду, литературу и тайные декадентские игры. (…) Но можно легко вообразить себе, что если бы Висконти начал снимать фильмы на десять лет раньше, то в них бы, без сомнения, играла Натали – ее внешность и образ жизни были совершенно в его стиле еще до того, как появился сам термин “стиль Висконти”»
[212].
