Свободное от съемок время Натали проводила у Джорджа Кьюкора, в доме на Корделл-драйв, возвышавшемся над бульваром Сансет. Там она познакомилась с Гретой Гарбо и Сомерсетом Моэмом. Кьюкор, который, как и большинство ее близких друзей, был гомосексуалистом, так любил ее общество, что повесил портрет княжны, сделанный Битоном, у себя в квартире. Эту честь с ней разделила только Кэтрин Хепберн.
Вся съемочная группа поехала на предварительный закрытый показ фильма в Пасадену, чтобы посмотреть на реакцию гостей перед официальной премьерой. Когда фильм закончился, зрители громко выражали недовольство, прежде чем покинуть зал. «Во время показа Кейт сидела рядом с Натали Палей, – пишет Анн Эвардс. – Дамы считали, что некоторые сцены были просто уморительными, но люди в зале не смеялись. Наконец, Натали прошептала: “Ах, Кейт! Почему они не смеются?” – “Натали, это просто не кажется им смешным”»
[218].
5
Вернувшись во Францию, княжна через несколько дней снова стала самой популярной парижанкой. Она снималась для журналов в последних моделях Дома «Лелонг», торопилась в предместье Сент-Оноре, чтобы полюбоваться новыми творениями в галерее Жан-Мишеля Франка. Кроме его собственных работ, там выставлялись мебель и светильники Берара, Эмилио Терри, Родоканаки и Джакометти и ширмы, расписанные Сальвадором Дали. Она появлялась на многочисленных вечерах, устроенных в ее честь, чтобы рассказать о путешествии в Голливуд. Ко всеобщему удивлению, Натали, казалось, устала от карьеры актрисы – это занятие утратило для нее всякое очарование. Кино не смогло стать ее убежищем от жизни, а существование на киностудии не шло ни в какое сравнение с магическими чарами Венеции или Зальцбурга. К тому же она сильно испугалась во время сцены, в которой ее героиня пытается утопиться – Кьюкор снимал ее в бурных водах Тихого океана. Этот трагический эпизод крайне взволновал Натали. Но, как ни странно, княжна выглядела радостной и вся словно светилась. Рассеянная и загадочная, как никогда прежде, она как будто хранила тайну, которую никому нельзя доверить. Большинство друзей не понимали этого странного настроения; все разъяснилось только много месяцев спустя.
В 1936 году Марсель Л’Эрбье не скрывал симпатии к идеям социализма и к тем акциям, которые собирался проводить в мае Национальный фронт. Подкрепляя слова делом, он открыто поддерживал протесты своих друзей-синдикалистов, например, участвовал в Первом общем съезде кинематографистов. В то время больше всего его беспокоило усиление нацистского движения по всей Европе. Для того чтобы «Франция проснулась, задумалась, поднялась и не осталась глухой к грохотанию немецких пушек»
[219], он решил выпустить на экраны фильм «Новые люди» по роману Клода Фаррера. «Обращение к тому пути просвещения и почти братского отношения к другим народам, по которому шла Франция (хоть этот взгляд сегодня и представляется спорным) на марокканской земле, должно было задеть, уже на земле французской, то чувство национализма, которое мы должны сохранить для будущего»
[220].
Он сумел убедить Натали сниматься, несмотря на ее желание больше не заниматься кино. Но как можно было отказаться играть вместе с Харри Бором, незабываемым Жаном Вальжаном? Он был приглашен, чтобы воплотить образ «нового человека» – строителя прогресса, который начал делать первые шаги в тюрьме, а потом с помощью ума и таланта деятельность его достигла небывалого размаха, результаты его начинаний, и благих и вредоносных, – грандиозны. Соблазнившись сценарием, написанным по произведению Клода Фаррера, который получил в 1905 году Гонкуровскую премию за роман «Цивилизованные», и обещанием помощи от Эвы Франсис, она не смогла отказаться.
Фильм, посвященный памяти маршала Лиоте
[221], рассказывал о судьбе Амедея Буррона (Харри Бор), бывшего каторжника, который стал одним из самых влиятельных дельцов Марокко. Натали играла обворожительную вдову, виконтессу Кристиану де Сент-Фой, с которой Буррон познакомился во время своих многочисленных путешествий. Измученная долгами, она жила только для своего младшего брата (Клод Сенваль). Он заканчивал учебу в Политехническом институте, за которую она едва могла платить. Буррон влюбился в нее с первого взгляда с почти маниакальной страстью и решил, что только новое замужество, как по волшебству, сможет положить конец всем ее бедам. Но Кристиана не отвечала на его чувство и оставалась для него только идеальным образом. Наконец, она рассказала ему о своем бурном прошлом. Виконтесса была замужем за человеком, который погиб в битве при Вердане во время Первой мировой войны. В то время у нее была любовная связь, но после смерти мужа, мучимая чувством вины, Кристиана рассталась со своим любовником. Буррон, тронутый такой искренностью, настойчиво просил ее стать его женой, даже несмотря на то, что она никогда не полюбит его.
Позже, во время поездки в Марракеш, она снова встречает своего бывшего возлюбленного, графа Анри де Шассана (Макс Мишел), советника местного князя, у которого Буррон пытался выкупить оливковые плантации.
Решив, что муж манипулирует ею и сознательно толкает в объятия Шассана, чтобы заключить сделку на выгодных условиях, она объявляет ему, что уходит. Она вручает ему подписанный контракт. Буррон уверяет, что не догадывался о ее прошлой связи с капитаном, чьего имени она никогда не называла. Но Кристиана не слушает его объяснений.
Натали блестяще справилась с такой ролью, показав противоречивый характер этой осторожной и пылкой женщины. Ее взгляд, когда она смотрит на Шассана после семи лет разлуки, выражает всю глубину отчаяния и тоски. Л’Эрбье мог гордиться своей протеже.
Первые месяцы 1936 года работа над фильмом осложнялась политическими волнениями. Работники индустрии кино были настроены против хозяев. Там, где Л’Эрбье снимал студийные сцены в интерьере
[222], съемочная группа все время опасалась начала забастовки. Натали с облегчением уехала из Парижа в Марракеш в апреле 1936 года. Там она жила в отелях «Маммуния» и «Атлас». После изнурительных съемок княжна с особенным удовольствием проводила вечера на приемах, которые устраивались в их честь во дворце Эль Глауи, и, в частности, «наслаждалась супом, разлегшись на кушетках, инкрустированных золотом, в опаловом свете дюжины серебряных светильников»
[223]. Национальный фронт казался там таким далеким, и Натали поднялась на борт корабля в Касабланке, чтобы вернуться в Марсель, с тяжелым сердцем.
