Истощенный их постоянными распрями, ослабленный хронической страстью к алкоголю, писатель все больше впадал в депрессию. Отношения с Натали стали такими тяжелыми, что он грозился окончательно порвать с ней и уехать в Европу. Она написала ему письмо по-английски, которое Ремарк сохранил в своем дневнике
[244].
«Дорогой, Я знаю, что все против меня, и не прошу твоего прощения – для нас это было бы невозможно. Но вот что ты должен знать… Я чувствую сейчас и всегда буду чувствовать к тебе безусловную любовь и привязанность. Мы знаем, что в жизни бывают кризисы, которые только мы сами можем преодолеть, не прибегая к чужой помощи. Сейчас я изнемогаю в борьбе с такой бурей, и мне необходимо одиночество и размышления, чтобы снова вернуться в свою раковину, и мне нужно время. Если ты не хочешь видеть меня до отплытия, я подчиняюсь твоему решению, но не понимаю его…
Береги себя, и пусть Бог хранит тебя, всегда.
Н.».
По словам знаменитого психоаналитика Карен Хорни, которая консультировала писателя, Натали была причиной всех его проблем. Она расспрашивала его о княжне и нарисовала такой ее портрет: как только новый воздыхатель становился ее рабом, Натали теряла к нему интерес, но не желала отпустить на свободу. Хорни посоветовала Ремарку изжить эту страсть через творчество, что он и сделал. В романе «Тени в Раю» появляется персонаж по имени Наташа – он даже не потрудился изменить имя, – эгоистичная и властная соблазнительница. Персонаж даже более странный, чем принцесса Фафнер в «Конце Потомака» или Джоанна, детище Ноэла Кауарда, в «Настоящем смехе». Месть была беспощадной.
10
«Тетя Али вернулась во Францию только летом 1947 года, – вспоминает князь Михаил Романов. – Она встречалась с родными в конце июня в квартире Ноэла Кауарда на площади Вандом и была очень взволнована видеть близких после всех страданий, выпавших на их долю. Она привезла много подарков и была так заботлива, что не забыла даже капсулы пенициллина, которые невозможно было у нас достать. Это позволило отцу, больному туберкулезом, прожить до 1967 года».
Натали поехала и к Жану Кокто в Милли-ля-Форе. Пятнадцать лет разлуки превратили страсть в нежную, ничем не омрачаемую дружбу. Какое счастье снова увидеть друг друга! «Я чуть не упал в обморок; чуть не заплакал от радости…» – невероятная нежность читается в каждой строчке писем, которые они писали друг другу тогда
[245]. «Твой приход (…) был словно вспышка света, – писал ей Кокто 9 июля 1947 года, – и мне было так приятно, что тебе понравился дом». Между ними воцарилось полное согласие, и вот что написала Натали на борту парохода «Королева Елизавета», увозящего ее обратно в Америку: «Я увожу с собой прекрасные, полные нежных чувств воспоминания о Милли, за что бесконечно тебе благодарна. Вот мой Жан из прошлого, настоящего и будущего, что я хотела тебе сказать. Напиши мне словечко, когда будет время, пусть эта нить не рвется. Я люблю тебя, ты это знаешь»
[246].
Княжна все реже и реже появлялась в Европе. Иногда она сопровождала Джека Уилсона в Лондон, где они ходили на премьеры в Вест-Энде в надежде увидеть спектакль, который бы имел успех на Бродвее. По просьбе Александра Корда она приняла предложение стать «историческим консультантом» на съемках фильма «Анна Каренина» (1948) Жюльена Дювивье. Она ненадолго ездила и в Венецию, преображенную до неузнаваемости толпами туристов. 3 сентября 1951 года Натали появилась на костюмированном балу, признанном самым роскошным приемом века. Его устраивал Бестеги в своем жилище в Городе дожей. «Есть только два дома в мире, которые заслуживают этого названия, – любил он повторять, – палаццо Лабиа и дворец герцогини д’Альбе. Все остальное – просто здания!»
Сделавшись хозяином Лабиа в 1948 году, Бестеги со страстью взялся за реставрацию сорока комнат палаццо, что заняло три года. Он даже купил соседний дом, чтобы не портить вид. Мебель, принадлежавшая Казанове и лорду Байрону, бюсты, созданные по заказу Фуке для замка Во-ле-Виконт, хрустальные люстры, сделанные по его точным указаниям на Мурано, мастерски выполненные потолки в стиле английских замков, камины, отреставрированные по его собственным чертежам… Он по нескольку раз перекрашивал стены в комнатах, пока не нашел подходящего оттенка. Что же до бального зала, где проходил тот незабываемый прием, посвященный Венеции XVIII века, то он был украшен фресками объемного изображения работы Тьеполо, последнего великого мастера эпохи барокко. Натали, повидавшая много подобных празднеств, провела эту феерическую ночь, оставаясь равнодушной к общему веселью, хотя она даже объявляла имена вновь прибывших по просьбе Бестеги. Она выглядела отстраненной, словно мысленно находилась где-то в другом месте, несмотря на присутствие старых друзей – Мари-Лор де Ноай, Сесила Битона и Оливера Месселя. К их удивлению, княжне, похоже, не терпелось вернуться в Нью-Йорк. Но ведь и там она все же жила в окружении европейцев.
В пятидесятые годы Натали наслаждалась ролью хозяйки салона. Она решительно отказалась от страсти к театру, которая так будоражила и волновала ее воображение. Понимание, покой и доверие – теперь это стало самым важным. L’enfant terrible («ужасный ребенок»), которым она была в тридцатые, был теперь похоронен глубоко в прошлом. Княжна принимала гостей в своей квартире на Парк-авеню (сколько обедов было там устроено в честь Майнбохера!), на Ямайке, в коттедже в Монтего Бей, и конечно же в Фэерфилде, имении в Коннектикуте. У Уилсонов был прелестный дом в духе построек Новой Англии, и гости с удовольствием проводили время у бассейна в часы, когда подают коктейли после партии в теннис или жаркого дня на пляже. «Атмосфера была очень свободной, – вспоминает Дениз Тюаль, – а Натали могла быть очень забавной. Однажды я спросила ее, не жалеет ли она, что рассталась с актерской карьерой, и она мне ответила шуткой, перевернув свое имя. “Ты знаешь, Дениз, я уже становилась настоящей Патали Навей!
[247] Самое время было остановиться…” Я до сих пор слышу ее смех».
Писатели Анита Лоос
[248] или Ноэл Кауард читали Натали первые страницы своих новых произведений, у нее бывали продюсеры, режиссеры, звезды сцены и экрана… Списки приглашенных – только ум и талант могли привлечь княжну – кружили головы даже самым пресыщенным name-droppers
[249]. Нью-Йорк не знал такой блестящей компании со времен Круглого стола в отеле «Алгонкин», Дороти Паркер и Роберта Шервуда, которые принадлежали к этому легендарному кругу и были близкими друзьями Уилсона. Джек и Натали прекрасно дополняли друг друга: язвительный ум и темперамент против легкости и нежности. Княжна была идеальным слушателем, она успокаивала, давала советы и усмиряла все бури. Контракты подписывались, дела шли и отношения были настоящей идиллией только благодаря ее интуиции и такту. Но к 1957 году, когда Джек Уилсон продал Фэерфилд, княжна искала прибежище в Коннектикуте все чаще.
