Когда он умер и я вернулась в Новый Орлеан, у меня не было никакой работы, а до переезда в Калифорнию оставалось еще несколько месяцев. Я устроилась красить комнаты в кампусе Университета Тьюлейн. Это было самое подходящее занятие, потому что мне все равно не хотелось ни с кем разговаривать. Я могла просто слушать музыку и малярить по восемь часов в день, катая валик по стене в удушливой жаре луизианского лета.
В один прекрасный день, шуруя валиком вверх-вниз, я вдруг ощутила, что мои колени подогнулись и я медленно оседаю на пол. Это было ощущение капитуляции, когда тело просто сдается – как разжимаются руки человека, который долго-долго висел на перекладине, вцепившись в нее из последних сил. Я сидела, опершись о стену, и дышала, как первый раз в жизни. Только сейчас я поняла, что уже несколько месяцев мое дыхание было спертым. И вот тут оцепенение прошло, и горе обрушилось на меня клокочущим потоком. Плотину наконец прорвало.
В конце лета, как планировалась, я прилетела в ЛА. В это время впервые в жизни я узнала, на что похожи иррациональные страхи перед самыми обычными вещами – страх турбулентности в самолете, страх заговорить с незнакомым человеком. Боль затопляла меня до краев, иногда я по несколько часов лежала в кровати, не в состоянии встать, одеться и выйти. Я ехала по Лос-Анджелесу на машине и плакала. Невзирая на то, что творилось у меня внутри, я суетилась дни напролет – пыталась начать актерскую карьеру, общалась со своим парнем, продираясь через все жизненные перипетии. Я была в полном замешательстве, не имея ни малейшего понятия, как снова войти в ритм, как вернуть себе хорошее настроение и смысл жизни.
Я помню, как я тогда жалела, что родители не вырастили меня религиозной. Вера, как мне казалось, дала бы мне объяснение, за которое можно ухватиться. Нашлись бы причины, по которым случилась трагедия, или, допустим, я бы верила, что душа брата находится там-то и там-то, или я бы лучше представляла, что мне делать теперь. Но всего этого контекста у меня не было. И дело не в том, что я тосковала по религии. Мне подошла бы любая опора, любое описание, которое объяснило бы бушующий вокруг меня вихрь, внесло бы в него смысл и структуру.
В таком режиме я провела много лет. Вышла замуж. Начала карьеру. Купила дом. Но что-то менялось только снаружи. Внутри я была раздавлена. Шторм не утихал, и я продолжала тонуть.
Отец говорил: «Что является противоположностью существования? Первое, что приходит на ум, – это небытие, но это не верно. Правильный ответ – противоположностью является контрсуществование».
Небытие – просто бесплодное ничто, в то время как контрсуществование – это фанатичное отрицание жизненной логики. Этот термин хорошо описывает тот период в моей жизни. Я вроде бы была на этом свете, но не чувствовала себя живой. Я проживала день за днем, действуя на автомате. В этом состоянии я строила планы, делала выборы. На самом деле я не была вовлечена ни в свою карьеру, ни в свой брак, ни в свою жизнь. И мне кажется, что именно так чувствуют себя очень многие люди, вне зависимости от того, пережили ли они трагедию или травму. Они живут день за днем, не вполне понимая, зачем это делают, ни во что глубоко не вникая. Возможно, они и подозревают, что им чего-то не хватает, что все могло бы быть намного лучше, но тем не менее они все еще не имеют ни малейшего понятия, что они могут с этим что-то поделать.
Исцеление
Так совпало, что как раз в это время некоторые тексты отца готовились к публикации. Его записи направили мне для редактуры и согласования. Тогда я еще не занималась его наследием, архив мне передали, чтобы просто соблюсти приличия. Со смерти брата прошла уже пара лет, жизнь шла своим чередом. И вот я погрузилась в папки с отцовскими записями. Что-то уже было хорошо мне знакомым – «Будь водой, друг мой», «Не зная никаких ограничений, не следовать никакому определенному пути» и так далее. А потом я наткнулась на цитату, которая пронзила меня прямо в сердце.
Лекарство от моих страданий было во мне с самого начала, но я не принял его. Моя болезнь пришла изнутри меня, но я не замечал ее до этого момента. И теперь я вижу, что никогда не выйду на свет, если, подобно свече, я не стану топливом для самого себя.
Сейчас я даже не смогу вспомнить, какие именно смыслы этой цитаты так потрясли меня, но я просто оторопела. Первое чувство, которое тогда проснулось во мне, можно назвать надеждой. Как будто кто-то дал мне ключ от гигантской головоломки, о существовании которой я и не подозревала.
Одно из первых озарений было таким: я увидела, что внутри себя, тихо-тихо, без цели и осознания, достаточно вяло, я как будто снова и снова повторяю: «Помогите. Я не могу так жить. Пожалуйста, помогите мне». Это выглядело так, как если бы я бессознательно звала на помощь, и помощь действительно пришла.
Сталкиваясь с болью, мы часто решаем, что ее следует игнорировать, не замечать, избегать, отпустить и не признавать – нам кажется, что это лучший способ избежать внутреннего напряжения. Но мои страдания не останавливались ни от чего, и тут я наталкиваюсь на записи отца, в которых говорится, что я сама обладаю лекарством, способным меня вылечить. Да так ли это? И что за лекарство? Я читала дальше: «Не убегай от болезни, побудь с ней, пообщайся с ней, это метод избавиться от нее». А также: «Посреди хаоса стоят врата возможности».
Меня зашвырнуло в водоворот хаоса, в котором я заледенела от боли так, что едва могла дышать. Я отрицала жизнь, я притворялась, и все потому, что не верила, что все еще может наладиться. Да что может наладиться, когда твой мертвый отец лежит рядом с твоим мертвым братом? Логично, что ни о каком счастье и речи быть не может. Но то механическое существование, в котором я пыталась спрятаться, тоже никуда не годилось, и тогда я сдалась. Я заглянула вовнутрь. Мне захотелось вникнуть в слова отца. Захотелось поверить, что существует что-то, о чем я и не подозревала.
И тогда я решила разобраться в творящемся хаосе. Я решила не убегать от своего горя, а пообщаться с ним. Я обратилась к терапевтам и целителям, изучила литературу. Я открылась синдрому утраты и позволила ему стать моим учителем. Я все глубже и глубже погружалась в философию отца, которая учила меня быть настоящей, целостной и целеустремленной. В тот момент началось мое обучение, которое продолжается по сей день. Я по-прежнему нахожусь в процессе формирования, как и мы все. Не раз я снова проваливалась в мутный сон, выпадая из жизни из-за неверных выборов и других ошибок, которые я продолжаю совершать. Моя борьба в разгаре, но в тот момент впервые в жизни я ощутила, что существует нечто, стоящее выше нашей дремоты. Я увидела пути, ведущие к радости и свободе. Я начала осознавать дремлющую во мне способность жить полной жизнью, способность, о которой я забыла так давно. Я спокойно приняла, что большую часть своей жизни я провела в легкой, но хронической депрессии, которая началась в день смерти отца и с которой я смогла расстаться уже ближе к тридцати годам. В своем неведении я была уверена, что абсолютно все испытывают такую же тяжелую боль, как и я. Мне действительно казалось, что все так и живут.
Мой отец говорил: «Невзгоды, которые обрушиваются на нас с высоты, подобны грозовому шторму. Да, некоторые растения будут выкорчеваны ветром, но остальные станут расти только лучше». Когда я взяла свое исцеление в собственные руки и начала интенсивно стремиться к цельности, я глубоко прочувствовала эту его мысль, и она стала и моей мыслью тоже. Я пережила шторм и очутилась на другой стороне, в новой жизни, на пике расцвета. Я всегда считала это невозможным, но мне удалось развить в себе веру в это путешествие и начать его. И вот тогда жизнь начала понемногу приоткрывать мне свои секреты.
