— Идут, идут! — пронеслось по рядам, и строй замер, вглядываясь в вышедших из здания штаба трех старших офицеров во главе с генерал-майором Денисовым.
— Господа офицеры! — громко, на всю площадь выкрикнул он, выйдя перед столами. — Великая эта война с Османской империей, длившаяся долгие шесть лет, закончилась нашей блистательной викторией. Русская армия и русское оружие под предводительством матушки нашей императрицы Екатерины покрыли себя великой славой! В честь провозглашенного недавно победного мира по ее воле издан манифест о праздновании сего дня всенародно. В сами войска ее высочайшей милостью посланы наградные и производства о повышении в чинах, и вы самые первые во всей нашей армии, кто принимает эти знаки монаршей благодарности. Виват Императрице Екатерине! Виват России! Виват русскому оружию!
— Виват! Виват! Виват! Ура-а-а-а! — раскатилось по центральной площади Бухареста, заглушая торжественный барабанный бой.
— Орловский пехотный полк, капитан Ермолин, ко мне!
Из строя вышел высокий офицер.
— За доблесть и отвагу в войне императрица жалует вас секунд-майорским чином и премиальными в пять тысяч рублей!
Генерал-майор пожал руку офицеру и вручил ему патент на новое звание, а также отдельный рескрипт с выпиской из приказа о награждении и премировании.
— Благодарю покорно, Ваше превосходительство! — ответил награждаемый и, развернувшись, как это и было уже отрепетировано заранее, громко выкрикнул: — Служу России и матушке императрице! — а затем быстро прошел на свое место в строю.
А по площади уже неслось:
— Поручик Иванов — ко мне! Прапорщик Северский — ко мне! Ингермоландский пехотный полк! Капитан-поручик Угрюмов — ко мне! Поручик Ходынский — ко мне! Ахтырский гусарский полк! Ротмистр Белявский — ко мне! Корнет Буйнов — ко мне!..
После полков дошла очередь и до отдельных батальонов и батарей, а затем и до особой роты егерей.
— Капитан Егоров — ко мне!
Как показалось Егорову, с особой, какой-то отеческой теплотой генерал-майор Денисов пожал ему руку и вручил рескрипт на пять тысяч премиальных. Затем он отбросил все условности и на глазах у всего строя похлопал его по плечу.
— Ты это, не грусти, капитан, — с каким-то слегка виноватым видом произнес он. — Один ты нынче без производства в чинах. Не уйдет от тебя майорство, это уж я тебе обещаю!
— Благодарю покорно! — ответил, как и положено, Лешка и добавил уже озорно от души: — Да вы и сами не переживайте, ваше превосходительство. Я ведь молодой, а до генералов мне не так уж и далеко! — и, резко развернувшись, выкрикнул, как и все: — Служу России и матушке императрице!
— Молодец, орел! — расслышал он за спиной, чеканя строевым к своему месту. А по площади уже неслось:
— Поручик Милорадович — чин капитан-поручика и три тысячи премиальных! Подпоручик Гусев — чин поручика и две тысячи премиальных! Подпоручик Бестужев — чин поручика и две тысячи премиальных! Прапорщик Хлебников — чин подпоручика и полторы тысячи премиальных!
— Хорошо, Ваше благородие, красота-а, — оглядывая Лешку со всех сторон, в восхищении протянул Данила. — Мы с Федоткой из интендантов чуток ваш доломан приталили, и галуны на него, те, что поярче, еще нашили. Ох и красиво же получилось!
Ростового зеркала в роте не было, и Лешка крутил небольшое овальное и так и эдак, рассматривая в нем свое отражение.
«А что! Очень даже неплохо, — подумал он. — Мундир хоть и не такой яркий, как у тех же гренадеров или гусар, и весь в неброском черно-зеленом цвете, но смотрится вполне себе даже солидно. Сапоги надраены до блеска, волчий, черный, с синим отливом хвост на парадном его картузе распушен, Кагульская медаль и Георгиевский крест аж горят и светятся начищенным серебром. На черном широком поясе сабля в отделанных и красиво украшенных ножнах. Лицо вот только какое-то обветренное, с конопушками у носа. Шрам этот кривой на щеке и над бровью, царапина на подбородке, словно у мальчишки-драчуна, а не у солидного командира отдельного воинского подразделения. А-а-а, да и бог с ним, с этим лицом! — усмехнулся Алексей. — Не на бал-маскарад в Питерском салоне, а к другу-сослуживцу на семейный ужин собираюсь!»
— Спасибо, Данилка, — поблагодарил вестового Алексей. — Прямо хоть на аудиенцию к самому командующему иди, — и тут же поплевал через плечо. — Чур меня! Этого только еще не хватало!
До снимаемого Милорадовичами домика нужно было пройти через весь центр города, и четверо идущих по нему молодых обер-офицеров в своей начищенной форме вызывали живой интерес у всех встречных. Гражданские, особенно из женской половины, провожали их внимательными взглядами. Встречные офицеры отдавали уважительно честь, а от идущего по каким-то своим делам пехотного солдатского строя с оранжевыми погонами на плечах вдруг раздалась команда, и он затопал «строевым» по Бухарестской улице. Ведущий роту поручик вскинул ладонь к своей черной шляпе, принимая ответное приветствие от егерей.
— Гляди-ка, братцы, а нас уважают! Эх, все же хорошо, что я к вам в егеря перешел! — воскликнул Бестужев, поглаживая золотой герб на новеньком нагрудном горжете. — А то так бы и ходил в полку строем — ать, два, левой, ать, два, правой! Еще бы мой батенька взглянул на меня, вот бы радости-то старому подполковнику было! Командир, ты же меня и правда на побывку через годок отпустишь?
— А как же! Конечно, отпущу! — усмехнулся Лешка. — Ты же три штуцера привезти в роту обещал. Как вот тебя теперь не отпустить? Кем там у нас дядя на Тульском казенном заводе служит?
— Ну да, — вздохнул поручик, — обещал. Главным инспектором, и уже шестой год. Алексей Петрович, так вроде бы про два в роту и про один себе у нас тогда разговор был?
— Так, а чего голос-то такой смурной, поручик? Что-то в нем живой радости не слышно! — подколол друга Гусев. — Про свой личный, это уже твое дело. А вот по трем нарезным стволам в роту, тут изволь уже сдержать слово. За язык тебя никто не тянул.
— Да, ладно, ладно, — отмахнулся Бестужев. — Если сказал, значит, будут. Только бы поскорее на побывку. Война уже закончилась, а сейчас начнутся все эти рутинные хлопоты и устройство на новом месте. Слухи об нашем зимнем уходе по войскам-то вона как сильно пошли.
У Милорадовичей уже было все готово к приему гостей. У калитки их встретил сам Живан и проводил в увитую виноградной лозой беседку, спрятавшуюся в самой глубине сада.
— Господа, пока стоит такая хорошая погода, мы решили накрыть стол на открытом воздухе, а как только посвежеет, так сразу же перейдем в дом. Вы не против?
— Да мы только рады! — загомонили офицеры. — Середина октября, а погода стоит такая чудесная!
— Ах, как хороши! — тихо, чтобы слышали только друзья, пробормотал Бестужев, провожая взглядом Катарину и Милицу. — И не скажешь, что младшей 13. А старшая так и вообще, вон, красотка!
Действительно, сестренки Живана, одетые в яркие платья и подносящие блюда в беседку, выглядели очень нарядно. На них были ярко-красные, из атласа, короткие жакеты, вышитые золотыми нитями и тесьмой. Черные, с такой же вышивкой юбки, опоясанные красным шнуром снизу и широким, стягивающим талию поясом сверху. А на головах были белые в кружевах платки. Девчонки были пунцовые и старались смотреть только лишь вперед, неся перед собой разнообразные кушанья.
