Будто я стою у окна, и в стекло бьется ливень. На серо-зеленом небе пузырятся облака, словно в котле с кипящей водой. Выстоят ли амбары или ветер разметает их на мелкие кусочки и швырнет обломки в дом?
Потом я вижу маму. Она идет по ветке дуба. Мокрая одежда облепила тело, волосы прилипли к лицу. А вдруг получится ее предупредить? Если я добегу до дерева и попрошу маму спуститься, спасется ли она? Может, тогда молния промахнется. Не успев все обдумать, я выскакиваю под летний дождь. Сон такой реальный – я чувствую даже, как ботинки хлюпают по грязи. Я подбегаю к дубу, только уже поздно – сверкает молния, и меня ослепляет яркий свет.
Но что-то меняется. Буря прекратилась, светит солнце, и небо голубое, как никогда. Я взбираюсь на дуб – и не нахожу повреждений. Все ветки на месте, шрама от молнии точно не бывало. К тому же на нем растут плоды! Это вообще больше не дуб, по крайней мере, мне так кажется. Я карабкаюсь все выше и выше, смотрю вдаль и вижу маму: она в белом платье дремлет на зеленой лужайке.
Дремлет? Или умерла?
И тут я понимаю, что она вернется, съев плод этого дерева. Срываю один из них – такой мягкий и нежный, весь в крапинку, красного, оранжевого и желтого цвета, вытянутый, как груша. Но когда я добираюсь до земли, у меня в руке остается лишь жутко смердящая гнилая оболочка.
Я лезу наверх, срываю новый плод и спускаюсь; корой, будто наждаком, обдираю колени и ладошки. Ноги тяжелеют, и перебирать ими становится все сложнее. Плоды невозможно донести до земли – они гниют. Я смотрю на спящую в траве маму и мучусь от того, что не могу принести ей плод дерева.
Вдруг позади раздается приглушенное рычание. Повернувшись, вижу огромного волка – я и не подозревал, что такие существуют. Он намного больше, чем любая из той стаи собак. Зверь черный, лапы коричневые, а клыки точно белые кинжалы. Он рычит, сморщив нос, и сердито произносит:
– Этот плод тебе не принадлежит.
Волк прыгает на меня, целясь мне прямо в лицо…
И тут я проснулся.
Окно стояло распахнутым, и в него заглядывало утреннее солнце. Все дышало свежестью. В глубине души я надеялся на дождь. Наступило утро маминых похорон, и мне казалось, что безоблачная погода неуместна.
В дверь постучал отец, и даже стук звучал устало. Я подошел, протирая глаза. Все было словно ненастоящее. Казалось, стоит как следует их протереть, а потом открыть, и все пойдет как прежде. Но, еще не распахнув дверь, я знал, что это неправда. Все реально.
– Пора собираться, сынок, – сказал отец и стал спускаться по лестнице.
Я обрадовался, услышав его голос. Я достал из шкафа вещи, хотя одежды на выход у меня почти не было. Я всю жизнь прожил на ферме, так что все было поношенным и местами потертым, ведь приходилось работать и проводить много времени на улице, но отыскать красивую рубашку и брюки мне удалось. На самом дне комода нашлись черные носки.
Отец приготовил завтрак на двоих. В ожидании, пока поджарятся яйца, я уселся за стол и принялся машинально водить пальцем по исцарапанной поверхности. Она напомнила мне о столе в антикварном магазине, мистере Джинне и обо всем, что он сказал вчера.
Ищи Древо Жизни.
И кто такой Амарок?..
– Пап, ты слышал об Амароке?
Отец поставил на стол тарелки с яичницей, тосты и сел рядом со мной. Спрашивал я не всерьез. Слова случайно вырвались у меня, я не успел их как следует обдумать, иначе не рискнул бы заговорить. Слишком устал я от вопросов без ответов.
После маминой смерти у нас с отцом установились какие-то новые, односторонние отношения, и мне они не нравились.
Однако папа меня удивил.
– А ты где об этом слышал? – спросил он.
Я не знал, что сказать. Не хотелось рассказывать, как я бродил по долине тайком, заходил в гости к мистеру Джинну и подвергся нападению стервятников. Да и обо всем остальном тоже. Отец просто решил бы, что я чокнулся. Он ни за что мне не поверит.
– Не помню, – пожал я плечами. – Кажется, в школе.
– Об Амароке ходит множество легенд, – кивнул папа. – Это инуитские предания. Ты знаешь об инуитах?
Я покачал головой, не отрываясь от завтрака, – боялся, что излишнее внимание снова заставит отца замолчать. Я будто наблюдал за снежным барсом в дикой природе.
– Инуиты, насколько я знаю, часть эскимосской народности. От старого к малому они передают свои легенды, – начал папа. Его голос вновь зазвучал мелодично, хоть и ненадолго. Такова сила сказок: являть красоту даже среди непроглядной тьмы. – Прекрасные предания и жуткие истории. Есть среди них и истории об Амароке.
Он откусил тост и продолжил с полным ртом. Будь с нами мама, она приструнила бы отца одним лишь взглядом, но ее не было. Все так изменилось! Я ходил на ярмарку без мамы, с Аброй, познакомился с загадочным мистером Джинном, папа разговаривает с набитым ртом…
Весь мир перевернулся вверх тормашками.
– Амарок – это огромный сказочный волк, ростом с лошадь, шерсть у него черная как ночь. В отличие от обычных волков, Амарок охотится только сам по себе, без стаи.
Я вздрогнул. А вдруг Амарок прямо сейчас рыщет по долине? Мне вспомнился сон, и голод исчез, как не бывало. Тот черный волк, что рычал на меня во сне – «Этот плод тебе не принадлежит», – это и был Амарок?
– Помни главное, сынок: Амарок убивает только глупцов, что охотятся в одиночку, – нараспев протянул папа, и мне показалось, он выучил эту фразу давным-давно. – По крайней мере, так гласит предание.
Отец пожал плечами, и магия исчезла. Мы снова остались вдвоем, без сказаний и легенд, и продолжили завтракать, а через несколько часов нам предстояло похоронить самого дорогого на свете человека.
В моем сне я был один, и, вспомнив, что сказала Абра, перед тем как мы вошли в дом мистера Джинна: «Нужно держаться вместе», – содрогнулся.
– Не волнуйся, – добавил отец, должно быть, заметив в моих глазах страх. – Амарока не существует.
И снова у меня в голове раздался голос, на сей раз голос старика-соседа: «Некоторые ослеплены реальностью и не готовы осознать правду».
Вместе с отцом мы вышли на улицу. Новые туфли нещадно натирали, а рубашка тянула в подмышках. Солнце и не думало прятаться за облака, и небо сияло голубым цветом.
Из-за дождей все растения, поля и деревья пышно зеленели. Однако дуб выглядел не слишком хорошо. Листья почернели по краям, а ветви печально повисли. Шрам от молнии, что расчерчивал ствол и исчезал у корней, из ярко-белого окрасился в болезненно-желтый, словно последний гнилой зуб.
Перейдя улицу, мы направились к церкви. Стоянка была полна автомобилей. Маму любили все, ее уход стал для Дина трагедией. В главном зале небольшой церкви собралось около двухсот человек, и остались только стоячие места. Служка проводил нас к первому ряду, и мы сели. Прямо перед нами возвышался гроб. Мне не верилось, что там мама.
