Мы прошли через всю ярмарку, мимо секторов с едой и животными и детских аттракционов. Парочка малышей визжала, когда карусель кружилась слишком быстро. Кое-кто из балаганщиков окликнул нас, подзадоривая сыграть с ними, но голоса их звучали устало и совершенно обычно, совсем не назойливо.
Миновав колесо обозрения и припаркованные возле него грузовики, мы вошли в сектор, где балаганщики разбили палатки. Там было так же скучно, как и во всем парке, наверное, даже больше, потому что стояла полнейшая тишина. Должно быть, местные обитатели все еще спали после долгой ночи.
Удушливый летний ветерок сквозил между шатров и фургонов, шурша парусиной и колыхая из стороны в сторону высокую траву. Черно-белая собака, привязанная к входу одной из палаток, завидев нас, навострила уши, но, наверное, решила, что такие мелочи не стоят ее внимания. Она снова опустила голову на лапы и, не издав ни звука, стала наблюдать, как мы проходим мимо.
– Вон та, – прошептала Абра, показывая на зеленую палатку с синим пологом.
Я кивнул. Именно в ней скрылся балаганщик с чашей. Что же делать: просто войти внутрь и забрать ее? А если там тот человек, сколько придется ждать, пока он уйдет? У нас всего час…
По вытоптанной в траве тропинке мы крадучись подошли к палатке.
– И что теперь? – тихо пробормотал я.
– Эй?.. – тихонько позвала Абра. – Есть кто дома?
Она сделала глубокий вдох, пожала плечами, откинула полог и заглянула в палатку. Затем обернулась, посмотрела на меня удивленно и осторожно скользнула внутрь. Я последовал за ней.
Первое, что я заметил, оказавшись в палатке, – сиплый звук ужасной силы. Странно, что мы не слышали его снаружи. Я огляделся в поисках какого-нибудь сложного урчащего механизма, но обнаружил лишь балаганщика, который взял чашу у старухи. Он лежал на полу, на подстилке, и спал.
Звук оказался храпом. На вдохе мужчина прерывисто хрипел и вздрагивал, точно дверь на кривых петлях, а выдох вырывался из него, как рокот мотора. Мы с Аброй сделали еще несколько шагов внутрь палатки и ненадолго замерли, уставясь на спящего. Обеими руками он сжимал стоявшую у него на животе каменную чашу.
Это была единственная необычная вещь, которую я там увидел.
Сам камень был серо-белого цвета, в нем посверкивали какие-то блестящие частицы, как песок переливается в утренних лучах или мерцает гранитное надгробие, когда солнце выглядывает из-за облаков. Чаша с выдолбленным дном была около фута в диаметре и формой напоминала контактную линзу.
– Пес… – прошептала Абра, показывая на подстилку, где рядом с хозяином, задрав лапы в воздух и высунув набок язык, развалился на спине его питомец.
Он тоже крепко спал.
Я посмотрел на Абру и покачал головой. Что делать, я не представлял. Мы подошли еще на шаг ближе к спящему и его псу и вдруг услышали, как всего в нескольких футах позади открылся полог.
В палатку вошла женщина – детище ярмарки, которых больше не увидишь нигде. С волосами до плеч и морщинистой физиономией, точно лист папиросной бумаги смяли комком и снова расправили, тощим телом, похожим на мешок с костями. В лиловых губах торчала сигарета, а белки слезящихся глаз отливали желтизной. Она вырядилась в футболку на три размера больше, свисавшую до колен. Джинсы были грязными и драными, а на ногах – рабочие ботинки.
В одной руке она держала мясницкий нож, а другой обхватила белый бумажный пакет для продуктов, с угла которого капала кровь.
Абра прижалась ко мне, а я поднял вверх руки, намереваясь умолять не убивать нас. Казалось, женщина с ножом бросится на непрошеных гостей или криком разбудит хозяина палатки, чтобы тот размозжил нам головы каменной чашей, или даст приказ собаке.
Но вошедшая ничего этого делать не стала. Она упала на колени, уронила сумку и нож и разрыдалась.
– Вы здесь! Вы наконец-то пришли!
Мы с Аброй недоуменно переглянулись. Если бы она напала на нас, я бы, пожалуй, меньше удивился.
– Слава богу! – воскликнула она, садясь на пятки, как следует затянулась и выдохнула дым.
Тот повис под потолком палатки, и чем дольше мы в ней оставались, тем гуще он становился.
– Извините?.. – пробормотала Абра.
– Вы пришли! – повторила женщина. – Старые ведьмы сказали, что вы придете.
– Правда? – удивился я.
Она кивнула.
– Старухи дали моему парню про`клятую чашу, и с тех пор он ни разу не проснулся.
Я посмотрел на ее «парня». С трудом верилось, что он находился во власти какого-то проклятия, кроме алкоголя и лености.
– Он спит с того вечера? – переспросила Абра.
Женщина снова кивнула.
– Завалился сюда и дрыхнет, я уж было решила, он никогда не проснется… – Она опять залилась слезами.
– Так что же дальше? – осведомился я.
– Забирайте чашу, – отрезала балаганщица. – Просто хватайте ее и выметайтесь. Так сказали старухи, о да, так они и сказали: мол, когда двое ребятишек придут за чашей и заберут ее, твой муж очнется. Именно это они и обещали!
Мы с Аброй снова переглянулись.
– А как насчет э-э-э пса?
– И он тоже, – скорбно качая головой, ответила женщина. – Он тоже.
Я подошел к спящему, склонился и поднял каменную чашу. Балаганщик легко, словно с облегчением, выпустил ее из рук. Чаша оказалась очень тяжелой, а на ощупь напоминала наждачную бумагу. Когда я впервые прикоснулся к ней, мне померещилось, что внутри что-то есть, – будто падающая звезда перелетела от одной стенки к другой.
Я пригляделся, но увидел лишь блики камня. Он странно мерцал, словно он был не с нашей планеты или вовсе из другой части Вселенной. Или, возможно, принадлежал иному времени.
Абра придержала для меня полог палатки, но ее хозяйка так и не встала. Она подалась вперед, а затем снова опустилась на колени и забормотала что-то похожее на молитву. Мужчина принялся ворочаться на подстилке, а собака заскулила.
Выйдя наружу, я прищурился – солнце светило слишком ярко. Вокруг царил самый обычный тихий день.
Мама Абры так обрадовалась, что мы вышли из парка вовремя, что даже не спросила про каменную чашу. А может, и вовсе ее не заметила.
Мы забрались на заднее сиденье машины и водрузили чашу посередине. Подъехав к дому Миллеров, миссис Миллер поспешила внутрь, чтобы поскорее освободить мужа от обязанностей няни, а мы с Аброй так и остались сидеть в пикапе и таращиться друг на друга.
Было решено спрятать чашу в горной пещере в конце Дороги-в-Никуда. Путь вышел долгим, чаша была тяжелой, но мы упрямо пробирались сквозь чащу, настороженно озираясь и прислушиваясь, не притаился ли где-то в тени Амарок.
Мы подошли к маминой могиле на лесном кладбище, и у меня участилось дыхание. Бурая почва, которой засыпали гроб, была еще свежей. Кто-то возложил у надгробия букет тюльпанов – желтых с красными прожилками по всей длине лепестков. Красными, как низкое закатное солнце.
