По своему опыту царевич знал, что ни одно сражение не идёт по изначальному замыслу, и уже через несколько минут боя все планы можно выкидывать на помойку. Он был уверен, что и в этот раз где-нибудь что-нибудь пойдёт не по плану, но всё же рассчитывал на эффект внезапности и профессиональное преимущество своих людей. В семиградский полк отбирали лучших, и, по сравнению с переметнувшимся гарнизоном и разбойниками Соловья, они были явными мастерами.
Предутреннее небо только начало светлеть, когда справа и слева чуткое ухо царевича уловило невнятное шевеление, а потом торопливый стук сапог. Он рывком поднялся с живота, на котором полз до стены со своим десятком целую версту, стараясь не попадать в свет факелов, встал на одно колено и, натянув стрелу до уха, спустил тетиву. Тугая струна ещё тонко звенела на луке, а стражник с факелом в руке, повернувшийся посмотреть, что там делается у башен, уже валился, оседая, на зубчатый парапет.
Тут же, по сторонам от царевича, запели ещё десяток тетив, и ещё трое стражников, утыканных стрелами, упали на стены. По стенам к воротам уже подбегали его люди. Несколько секунд спуска, короткой схватки (если будет с кем) и ворота будут открыты.
Царевич вынул загодя заготовленную стрелу с просмолённой паклей (тут же один из стрелков поджёг её) и пустил в сторону своего основного отряда. Он не стал дожидаться, пока доскачет Радько со всадниками, и рванулся к воротам. С той стороны их уже открывали его бойцы. Царевич быстро, на глаз, пересчитал – кажется, все были целы.
Он обернулся на слитный цокот копыт – конный отряд подскакивал к воротам. Радько задержался на пару секунд, бросил царевичу поводья его коня, которого вёл в поводу. Иван вскочил в седло и, выхватив саблю, рванул по широкой мощёной улице.
Скакать было недалеко, и уже через пару минут Иван сворачивал к большому краснокирпичному дому воеводы Изместьева. Радько, как договаривались, повёл большую часть отряда к противоположной стене, где в караульной размещался крепостной гарнизон. Важно было застать их врасплох и повязать, прежде чем опомнятся и схватятся за оружие.
«Соловьята», полагал Иван, разместятся в обширных покоях Изместьева, и их он брал на себя. Ворота во двор были заперты, но подскакавшие семиградцы, подставляя друг другу спины, перелезли через ограду и после короткой сшибки распахнули широкие створки.
Иван, пригнув голову, влетел во двор и тут же полоснул саблей кого-то, кинувшегося наперерез с боевой секирой. Он не стал оглядываться; подскакал к крыльцу, спрыгнул и ещё кого-то срубил, слетевшего на него с поднятой саблей.
Иван вбежал по крыльцу и, отшвыривая двери, шагал по полутёмным сеням. Перед ним разлетались в разные стороны, жались по углам испуганные бабы; за ним грохотали сапогами семиградцы.
Старика Изместьева, чумного со сна, вытащили из постели и бросили на колени перед Иваном. В углу тихо выла жена Изместьева, прижимая к себе испуганных, в одной сорочке подростков-детей. Скоро притащили и «соловьёнка».
– Так-так-так, – проговорил Иван, недобро усмехаясь. – Пётр Ильич собственной персоной! Давно не виделись?
– Предпочитаю – Кудеяр! – смело глядя в лицо царевичу, ответил черноусый молодец лет тридцати с багровым шрамом на шее.
Старик Изместьев потерянно низил глаза и тряс брылами.
– Далеко забрался, Кудеяр, – произнёс Иван. – Не боишься, что крылья подрежем? В прошлый раз помнишь, чем кончилось?
– Так то в прошлый, Волховский, – нагло усмехаясь ответил Кудеяр. – Сейчас-то всё по-другому. Лукоморье у нас.
– А ты – у нас. Сколько Соловей за тебя даст?
– За меня? Ни копейки! Но вот если порешишь меня, станешь его кровником – это точно. Он тебя из могилы достанет.
– Да, да, – рассеянно проговорил царевич. – Это я уже от многих слышал, не думай, что ты первый.
Подошёл Радько. Потный, взъерошенный, с чьей-то кровью на рукаве. На немой вопрос успокаивающе кивнул:
– Взяли всех. И порховцев, и соловьят. Ты был прав – перепились с вечера почти все.
– Остей?
– Нашли. Побитый, правда, но живой.
– Люди?
– Людей не всех. Семерых не досчитались. Одни в бою, других – казнили в пример.
– Кто?
Радько кивнул на Изместьева. Царевич недобро прищурился.
– Да ладно тебе, Волховский, – Кудеяр перехватил его взгляд. – Да при чём тут старик? Это я велел.
– Он сдал тебе Порхов! – процедил царевич, не сводя взгляда с потерянного, обвисшего Изместьева.
– Да, – Кудеяра продолжали держать с заломанными за спину руками, наклоняя вперёд, но он старательно вздёргивал голову, лишь время от времени морщась от боли. – Когда я пригрозил, что сделаю с его женой и детьми. И ты бы сдал.
– Вот уж нет! – невесело хохотнул царевич.
– Ладно, не сдал бы, – согласился Кудеяр. – Но…
– Заткнись! – царевич подошёл к Изместьеву. Тот поднял на него взгляд и тут же опустил. – Тебе была поручена крепость. Ты её сдал. Есть что сказать?
Изместьев мелко затряс головой. Ему было что сказать, но только не царевичу. Такое Иван не прощает и молить его бесполезно.
– Царевич! – тонко вскричала жена Изместьева, бросаясь перед ним на колени и покрывая руку поцелуями. – Ваше высочество… пожалуйста… пожалуйста, помилуйте! Дети у нас… не губите, ради всего святого… Бес попутал… Говорили, царица умерла, служить некому… Царевич, не губи! Сошли хоть куда, только не казни!
Иван выдернул руку, скривил губы. Дочь и сын Изместьева смотрели на него расширенными от ужаса глазами.
– Уведите детей! – приказал он.
– Не-е-ет! – завыла баба. Она подползала на коленях, пытаясь схватить его за руку; он отдёргивал, не давая приблизиться. – Царевич, умоляю, не надо. Пощади! Иван… Ваня… Ты же знаешь меня, ты же не забыл! Ради батюшки… ради отца… Умоляю, не губи!
Конечно, Иван её знал. Катерина Изместьева, в девичестве Катя Бескова, служила горничной у его матери и после её смерти была какое-то время приближена к отцу. В недолгий период между смертью матери и женитьбой на Марье Катю видели несколько раз в спальне отца. Потом появилась Марья, и Катю отослали в Порхов, выдав замуж за молодого перспективного воеводу.
– Катерина, встань! – он произнёс это настолько безучастно и отстранённо, что даже сам удивился. Она мотала головой, отказываясь; два семиградца по знаку Радько подняли её под руки, рывком поставив перед царевичем. – Изместьев нарушил присягу, Изместьев предал престол. Из страха, жадности или глупости – неважно. Если допускать такое и не карать, царство развалится за неделю. И семья тут ни разу не оправдание, ты уж прости. Отец казнил бы его так же, как и я.
Иван посмотрел на залитое слезами, сохранившее ещё остатки былой красоты лицо Катерины и махнул рукой. Она завыла, повиснув на руках семиградцев; её пришлось выволакивать. Дети (Иван вспомнил, как их зовут, – Варя и Митя) заплакали; их увели вслед за матерью, грубовато, но беззлобно подталкивая в спину.
