– Нет! – он рухнул на колени рядом с ней, подхватил за спину, не давая упасть. – Метель… Метель, держись… Я сейчас… сейчас…
У него дрожали пальцы, он не знал, с чего начать. Он стягивал края сердца, и кровь разрывала швы и уходила сквозь пальцы. С каждым толчком, с каждой секундой из Метелицы уходила жизнь.
– Метелица! – он смотрел в её огромные потемневшие глаза и плакал слезами, застывавшими на морозе. – Метелица!
Он не сразу понял, почему всё затихло; почему всё накрыла вселенская тишина. Он догадался спустя две или три секунды – остановилось сердце Метелицы. А за ним и его.
Кажется, он умер – тогда откуда эта страшная боль?! Кажется, он слышал чей-то вой – так не могут выть живые люди.
Мир перестал быть прежним, в нём что-то сломалось – навсегда и бесповоротно. Это был уже не его мир, это был чужой мир.
Последнее, чего он хотел в этом мире, – это смерти Метелицы. И вот она мертва. Это сделал не он, это сделал кто-то другой. И этот «другой» в ответе за смерть Метелицы. И он заставит его ответить!
Молния озарения сверкнула в мозгу, пришло понимание – он сам не знал откуда. Знал только, что вся его жизнь отныне будет подчинена одной цели – отомстить за Метелицу. Отомстить тому, кто вынудил его так поступить с нею. Потому что точно знал – это не он!
Он прижался к холодной щеке Метелицы и хриплым шёпотом поклялся ей на ухо, что найдёт настоящего убийцу и покончит с ним. Эта боль… Он заставит его испытать такую же боль, и удвоит, и утроит её, если сможет.
У него кончились слёзы, он уже плакал внутрь себя. Под хрустальным северным небом на хрустящем белом снегу среди крови, боли и мук в бесконечном одиночестве, бессилии и беспомощности умирал человек. Он бы умер, если бы Мороз появился чуть раньше. Он не стал бы сопротивляться, он бы дал себя убить. Чтобы хоть на мгновение облегчить непереносимую боль.
Но когда появился Мороз, он уже многое понял. Он уже понял, что они игрушки в чужих руках, что судьба их написана не ими и что всё, что творится с ними, дело рук безвестного автора. Которого надо найти и воздать ему должное. За всё, что случилось с ним… И со всеми прочими…
Пары секунд, которые Мороз озирал безумными глазами окровавленные тела дочери с зятем, хватило ему, чтобы уйти. Когда-нибудь он даст Морозу убить себя. Но не сейчас.
Сначала он должен совершить задуманное, исполнить клятву, данную Метелице. Сначала он должен найти Автора, создателя этого мира и их самих. И он сделает это, даже если Автор в другом мире.
Он больше не позволит ему играть своей судьбой. Отныне он сам, сам хозяин своей жизни. Он отдал бы её только Метелице и ради Метелицы. А теперь не отдаст никому. Над убитой безвинной Метелицей он принёс свою клятву и намерен был её сдержать.
Часть четвёртая. Возвращение к истоку
Глава 1. Предложение, от которого можно отказаться
Накормленные и выкупанные дети наконец уснули, тихо посапывая. Яна сдалась первой; Олег, как всегда, держался, тараща светлые удивлённые глазёнки и хватая руками воздух в поисках погремушки. Только получив соску, успокоился и тоже затих.
Крещение прошло почти идеально. Марья с Финистом по очереди передавали друг другу малышей, старательно пряча улыбки, когда Олег, уже вынутый из купели, вытертый и закутанный, громко пукнул на руках у крёстного. Улыбнулись все, даже Лика с Иваном.
Ольга предложила перенести крещение, подождать ещё пару месяцев. Но Марья настояла крестить сейчас, пока стоит такое чудесное лето и можно спокойно добраться до Волхова хоть землёй, хоть водой. Незачем ещё откладывать, полгода уже прошло.
И Гвидон, и Финист, и все прочие были согласны с Марьей, но Ольга всё равно сомневалась. Во-первых, почему Волхов? Почему не крестить дома? Конечно, в Волхове престижнее, конечно, к Марье с большей охотой поедут высокие гости на крестины скаль-грайских наследников, но всё равно это как-то… не по-людски, что ли. А во-вторых…
А во-вторых, Волхов, по идее, должен был ещё пребывать в трауре. Полгода назад Марья похоронила мужа, и ей должно было быть сейчас не до праздников. Можно было бы ограничиться скромной церемонией во дворце Скального Грая, а не устраивать всенародные торжества, которые угнетающе подействовали бы на Лику с Иваном.
Ольге было немного совестно перед детьми покойного Василия, но они нормально её приняли. Ей даже не пришлось извиняться и оправдываться, что это не она, это всё Марья. Они как будто уже отошли от похорон и с интересом поглядывали на двух карапузов, ползавших по Белой столовой и просившихся на ручки то к матери, то к отцу.
К Марье на руки они не шли. К незнакомой тёте малыши Скаль-Грайские привыкали дня два-три, прежде чем она смогла их удерживать у себя на руках хотя бы несколько минут. К Финисту они уже лазали на коленки, радостно сопя и вызывая у Марьи лёгкую ревность. Конечно, ей следовало познакомиться с племянниками гораздо раньше, как только Ольга родила. Но кто бы мог подумать, что именно в это время Василий сляжет и ей на плечи упадёт всё это – и умирающий муж, и дети, и царство, и борьба за власть, и…
И, слава Богу, что всё наконец закончилось, и она может спокойно знакомиться, тискать и целовать своих славных племянников, которые пару часов назад стали её крёстными детьми, а сейчас дремали в кроватках, устав за этот суматошный день с обилием солнца, красок, звуков, знакомых и незнакомых рук, улыбок, поцелуев и много чего ещё. Финист только что вышел, и они в комнате остались с Ольгой вдвоём.
Марья склонилась над кроваткой Яны, безотчётно улыбаясь. Она вспомнила Василису, вспомнила, как все говорили, что она больше в тётку, чем в маму. Она уговаривала себя не обманываться, но и Салтан уже сказал, и Финист заметил, и даже Коломна, что тёмненькая Яна тоже больше похожа на неё, чем на Ольгу. Непонятно с чего, но это доставляло Марье странную тщеславную радость, словно она тоже каким-то образом причастна к этим детишкам.
Ольга неслышно подошла сзади, тяжело обняла, положила подбородок на плечо.
– Устала? – прошептала Марья, не отрывая взгляда от девочки.
– Не то слово! – тихо пожаловалась Ольга. – Я сегодня пару часов только и поспала. Ноги уже не держат.
– Садись! – Марья подвела сестру к кушетке у окна, легонько пихнула на подушки и сняла с неё туфли. Ольга вытянула ноги, с трудом сдержав блаженный стон.
– Маш, помнишь, как раньше? Можешь мне сделать опять? Пожалуйста!
Марья усмехнулась.
– Давай уж, страдалица.
Она взяла узкую ступню сестры и стала осторожно массировать. Ольга закрыла глаза и прикусила губу, уплывая в блаженство тишины и покоя, почти позабытые ею за этот год. Её до сих пор, кажется, так толком и не отпустил страх за младенцев; она боялась их выпустить из рук и из вида больше, чем на несколько минут, вскакивала посмотреть, как они, даже по ночам, без особой надобности, и только сейчас, в комнате с Марьей, почувствовала, что может расслабиться и ни о чём не думать. Хотя бы несколько минут.
