Он знал, что за ним Марья явится лично. Бесполезно было бежать, колдунья найдёт его везде. Он был готов к казни, но даже не представлял, что Марья уготовила для него.
Зеркала. Ад на земле. Пытка человека его самыми страшными воспоминаниями, без малейшей возможности забыть о них хоть на секунду. Он не сошёл с ума только потому, что цеплялся за ненависть к Марье, повторяя себе, что она, она во всём виновата. А он был прав, он всё делал правильно, и ему всего лишь немного не повезло.
А Зеркала вытягивали из памяти всё, что он хотел забыть, и напоминали, напоминали, напоминали, не давая ни отвернуться, ни заснуть, ни передохнуть хотя бы секунду. У него не было сил даже моргнуть.
* * *
Алабуга поднял ворот тулупа, надвинул шапку поглубже на брови и, ссутулившись, свернул в сторону Торга. Денег у него не было, да они ему были и не нужны. Он не собирался ничего покупать; ему надо было затеряться в толпе и по возможности вызнать последние новости о происходящем в столице.
Вторую ночь он провёл, зарывшись в сено на конюшне Федьки Потапова, своего старого бойца, давно спившегося и тихо доживавшего бобылём в маленькой избёнке на Посаде. Федька бы принял его и в доме, но Алабуга не рискнул обнаруживать себя. Жалкий пьяница не станет выдавать его специально, но случайно очень даже может.
А он уже понял, что его ищут по всему городу. Командует поисками, как он почти случайно узнал, Сашка Ферзь, один из самых способных и талантливых его учеников. От него долго скрываться не получится. Ферзь прочешет город квартал за кварталом, дом за домом, и найдёт его рано или поздно.
Он и не собирался задерживаться у Потапова. Рано утром, пока Федька, вдрызг пьяный, спал на полатях, он пошарил у него в избёнке, оделся в то, что было, забрал тулуп, шапку, нож и вышел в город.
Он не мог оценить, насколько изменился за десять лет, но не тешил себя надеждой, что его уже никто не узнает. Поэтому старательно прятал лицо и усиленно сутулился, кося под обычного старика-горожанина и заранее сворачивая в сторону от постов и караулов. Пока везло.
Прошлую ночь, едва сбежав из Зеркал и не понимая ещё, что происходит, он кинулся в сторону Литейного двора. Ему нужно было спрятаться и во что-нибудь одеться, переждать суматоху и оценить ситуацию. Литейный двор с его огромными мастерскими, складами и печами подходил для этого как нельзя лучше. Напялив на себя сменные грязные штаны и зипуны, Алабуга забился в угол огромного угольного склада и сумел переждать ночь, судорожно размышляя, что это было и как теперь быть?
Он не знал, что это было. И как ни пытался понять, знал лишь одно: кто-то – случайно или намеренно – разбил Зеркала. Он сумел сбежать. Надо это было кому-то или нет, он не знал. Зато точно знал, что ему делать теперь.
Он шёл по Торгу, оставив в просвете между шапкой и воротником только узкие чёрные глаза, и настороженно водил ими по сторонам, прислушиваясь к утреннему гомону торговцев и покупателей. Со всех сторон ругались на цены, жаловались на войну и прекращение подвоза, поносили набившихся в город беженцев, от которых житья не стало, радовались, что царица поправилась, а царевич вернулся, и теперь-то наведут порядок.
Алабуга насторожился. Вот оно! То, что он хотел знать, что ему больше всего было нужно. Он задержался в рыбном ряду, словно прицениваясь к товару и невзначай прислушиваясь к разговору двух баб.
– Петька-то твой сегодня опять в дежурстве?
– В ночную. Будут на Арсенале площадь стеречь. Зато завтра, сказал, выходной дадут, а может, и два.
– И чего они там на крыше стерегут в такой дубак?! Сабли не удержать, не то что лук! Караульным на улицах хоть у огня погреться можно, а там ведь не моги!
– И не говори! Зато сменяются каждый час, и то хлеб. Когда, говоришь, язя этого выловили? Точно вчера?
Алабуга двинулся дальше. Он узнал достаточно. Арсенал сам по себе охранялся жёстко, но на крышу стрелков ставили тогда, когда нужно было дополнительно прикрыть Дворцовую площадь. Как правило, когда ждали важных гостей, которых принимал у крыльца сам царь, или выступали с посланием народу, объявлением о коронации, рождении первенца и прочих подобных мероприятиях с участием царских особ.
Значит, сегодня на Дворцовой площади покажется Марья. Зачем ей там быть, да ещё и, как видно, ночью, Алабуга не знал, но был уверен, что ни для чего иного стрелков на крышу Арсенала выставлять не станут.
Скорее всего, Ферзь распорядился или сам Иван. Они боятся его, они догадываются, что он задумал. Правильно боятся!
Он не уйдёт из города, пока не расквитается с Марьей. Ему было плевать, что она колдунья; он знал, что и колдунов убивали.
Если бы Марья оставалась во дворце, шансов у него бы не было. Во дворец ему не попасть, как бы хорошо он ни знал все ходы и лазейки. Но вот снаружи, за пределами дворца…
За пределами дворца она намного более уязвима, и Алабуга знал это. Только бы попасть на крышу Арсенала, только бы дождаться её появления на площади! И он не промахнётся. Он никогда не промахивается.
* * *
Арсенал всегда охранялся по высшему разряду; почти так же строго, как царский дворец. Он же, Алабуга, и завёл эти порядки, и знал, как всё происходит. Выбраться на крышу можно было только изнутри; снаружи голые гладкие стены без окон не давали ни малейшей надежды.
Входы в Арсенал двойные, с тремя дверями и двумя переходами, в каждом из которых усиленная стража с ежедневно обновляющимся паролем. Ни хитростью, ни силой пройти нереально, если только не штурмовать целой армией или не брать волшебством.
У него нет ни армии, ни волшебства, но есть кое-что другое. Он кое-что знает. Он один из немногих посвящённых в тайну Подречного хода.
Когда строился дворец и возводился связанный с ним комплекс Арсенала, было принято решение прорыть под рекой на другой берег подземный ход с водоотводами. Водоотводы вели в подвалы Арсенала на случай нечаянных взрывов или пожаров, а по ходу можно было увести обитателей дворца при неотвратимой опасности.
Подречный ход начинался в одном из подвалов Арсенала, опускался глубоко под реку и выходил в пожарной вышке на другом берегу. Он был тщательно замаскирован, пожарные понятия не имели об этом ходе, и поэтому вышка не охранялась, чтобы не привлекать к ней внимание. Это давало Алабуге шанс.
После вчерашнего густого снега о пожарах особо не беспокоились. В смене было всего два человека, которые резались наверху в кости и пили пиво. Алабуга без помех проник в подвал вышки, пробрался в самый дальний и тёмный угол и нащупал тяжёлую стальную крышку, покрытую таким слоем грязи и пыли, что, не зная о ней, понять, что это, было решительно невозможно.
Дверь легко открывалась изнутри, но, чтобы поднять её отсюда, сверху, Алабуге пришлось повозиться часа три. Ручки не было, тяжёлая крышка примыкала к плитам почти без зазоров. Алабуга сломал нож и ногти, содрал в кровь все пальцы, прежде чем смог всё-таки расковырять щель, поднять дверь и проскользнуть в лаз.
