Глава 15. Разрыв
В этом году Велизарий затянул с набором. Давно уже было пора открывать курс, Маша вся извелась, а Велизарий упрямо продолжал искать учеников, рассчитывая набрать хотя бы десяток. Пока у него в классе было семь человек, и старик сокрушался, как мало в новом поколении способных талантов.
Последний курс Велизария разъехался ещё несколько недель назад, и в школе оставались только они трое. Был бы полный набор, их давно бы уже попросили освободить комнаты. А так им даже не пришлось просить разрешения задержаться. Кощей и так был на легальном положении, продолжая занятия с Велизарием. Метелица оставалась потому, что оставался Кощей, а Соловей… Соловей без особой причины.
Причина-то у него была, и даже имела имя, и просиживала большей частью в школьной библиотеке, лишь по вечерам милостиво соглашаясь погулять с ним в Поющих Песках или Розовом саду. Каждое утро Соловей клялся Метелице, что это последний раз и завтра он свалит в Ладонику, и на следующий день, после очередного вечера с Машей, всё повторялось сначала.
Метелица грозила, что, если он не прекратит, рано или поздно с ним поговорит Кощей, и это будет короткий и очень неприятный для него, Соловья, разговор. Из которого без потерь ему выйти не удастся. Соловей кивал, всё понимал, обещал и… никак не мог остановиться.
Метелица боялась, что Кощей и впрямь скоро вмешается в ситуацию, и не очень понимала, почему тот до сих пор этого не сделал. Его внимание к сёстрам, его опека и участие в жизни девочек поражали многих, в том числе и Метелицу. И её удивляло, почему сейчас он так равнодушно смотрит на развитие романа между Соловьём и Машей.
В последние недели Кощей вообще выглядел отстранённым и почти безучастным. После возвращения с Черепахового залива он, как и предупреждал, куда-то пропал на пару дней. Вернувшись, он не сказал ни где был, ни зачем, и это Метелицу даже немного обидело. В конце концов, она привыкла к откровенности, установившейся между ними в последние годы, и эта таинственная молчаливость Кощея выбивала её из колеи.
…Всё открылось неожиданно и почти случайно. Если бы Сирин не осталась работать в школе, напросившись в помощницы к Велизарию, если бы сообразила, что есть письма, которые нельзя открывать самой, если бы не была такой трепливой болтушкой и её подругой, возможно, всё бы пошло иначе. Она могла ничего не узнать, у Велизария оставался бы шанс закрыть дело по-тихому, хотя бы тут, в Халдоне, и…
Ничего не могло пойти иначе! Много позднее, когда Метелица смогла думать о случившемся без сразу подкатывающих к глазам слёз, она честно и горько признавала, что ничего нельзя было ни скрыть, ни исправить. И не в Сирин тут дело было, и даже не в Велизарии. Всё дело было в самом Кощее.
…В то утро они выбрались с Ольгой в Розовые сады собрать букеты камелий, пока их не побило окончательно ночными заморозками. Осень ощущалась уже и на юге: дни становились короче и свежее, ночами бездонное звёздное небо дышало северным холодом. В садах заканчивали собирать урожай. Фрукты на местных рынках шли почти даром, дабы побыстрее сбыть.
Ольга весело щебетала, рассказывая, как вчера каталась с Соловьём на караковом жеребце, а потом покупали на рынке арбуз, но Соловей не дал попробовать его на месте, а велел отнести домой и поделиться с Кощеем и Машей. И арбуз оказался таким сочным-пресочным, что…
И в этот момент Метелица заметила Сирин и уже не слышала, что говорит ей Ольга. Сирин бежала с испуганными глазами, бежала прямо к ней, и Метелица сразу поняла, что ничего хорошего она сейчас не узнает.
– Что? – спросила она.
Сирин выразительно посмотрела на Ольгу.
– Оля, мы тут поговорим немного, хорошо, – попросила Метелица.
Она взяла Сирин под руку, свернула в боковую аллею, обсаженную розовыми кустами.
– Ну? – с некоторым раздражением спросила она, внутренне собираясь с духом.
– Знаешь, где был Троекуров? – зашептала Сирин, нервно оглядываясь по сторонам. – Куда он пропадал после вашего летнего отдыха?
– Ну? – у Метелицы всё сжалось внутри. Неужели у Кощея ещё кто-то есть? Неужели это ей сейчас Сирин расскажет?
Всё оказалось проще и страшнее. То, что рассказала Сирин, не укладывалось в голове. И не то, что она не поверила, напротив, поверила как-то вдруг и сразу. Просто не могла осознать.
Она не стала ни возмущаться, ни отрицать, ни спрашивать и переспрашивать. Наврать такое Сирин бы не смогла, а Кощей… Кощей… Ну да. Да. Кощей мог это сделать, думала Метелица, с остановившимися глазами возвращаясь в город и не замечая ни встревоженных взглядов Сирин, ни настойчивых расспросов Ольги, дергавшей её за руку.
Метелица не заметила, как они дошли до школы, не заметила, как Сирин увела куда-то Ольгу. Она пришла в себя лишь в саду, осознав, что сидит на скамеечке в белой ротонде под пальмовыми листьями, где так часто они любили уединяться с Кощеем. Любили… У неё что-то надломилось, и она, наконец, заплакала, уронив голову в ладони.
Кто-то коснулся её плеча. Метелица вскинула голову, подняла заплаканное лицо. Кощей смотрел на неё с болью, какую она видела у него только в первые дни после похорон родителей и Василисы, когда он вот так же смотрел на маленьких сестёр.
Она не отшатнулась, не вскочила, не стала кричать. У неё всё смёрзлось и онемело, и спросила она его механически, чтобы хоть как-то начать разговор.
– Это правда?
Кощей устало опустился напротив неё.
– Я не хотел, чтобы ты знала.
– Почему?
– Вот поэтому.
Метелица снова заплакала. Что тут можно ещё сказатьё?! О чём говорить?!
132 человека. Сто тридцать два человека погибло в сожжённой Кощеем родной деревне после расправы с Ядвигой! Вот куда отправлялся он после их летнего отдыха, вот о чём думал в те счастливые беззаботные дни, целуя и засыпая рядом с ней по ночам. Метелица чувствовала себя так, словно была причастна к этому преступлению.
– Зачем, Кощей? – спросила она, размазывая слёзы по щекам. – Зачем? Неужели нельзя было обойтись без этого?!
– Я пытался, Метелица! – он говорил тихо и устало, не пытаясь ни доказать, ни убедить, а просто и честно объясняя. – Я пытался забыть все эти годы. И не смог. Каждый раз, как я смотрю на Машу, я вижу, как она плачет в тот первый день… Я помню, как сидел с Ольгой по ночам… менял пеленки… кормил… купал… Я не могу забыть этого, Метелица, понимаешь?
– И что? Теперь тебе легче?
У неё разрывалось сердце от горя и жалости. От жалости к убитым Кощеем, от жалости к Кощею, от жалости к самой себе. Она плакала по погибшим, по Кощею, по самой себе, по разрушенному, несбывшемуся счастью.
– Нет, – печально ответил он. – Не легче. Но теперь я хотя бы не думаю об этих убийцах.
– Убийцах? Убийцах?! Кощей, ты же сжёг и детей с младенцами!
