Тем не менее то, что я увидела в Нунавуте, заставило меня усомниться во многих мрачных прогнозах относительно выживания культуры иннуитов. Традиции меняются, преображаются, адаптируются, но ни в коем случае не забываются. Однажды вечером я отправилась в бар Storehouse, популярное в Икалуите место отдыха с плоскими телевизорами и бильярдными столами. Для среды там было на удивление много посетителей; мужчины и женщины всех возрастов в сполохах красных и синих прожекторов танцевали под электронную музыку, а очередь за напитками была такой длинной, что все покупали сразу по две порции. Я заказала пиво «Молсон» и виски и села за столик к Шону Нобл-Наудлуку и его другу Тони. Они дружили с самого детства, когда ходили в одну школу. Теперь они вместе охотились, и у обоих на лице был характерный признак долгого пребывания на арктическом солнце – темный загар и белое пятно вокруг глаз в форме солнцезащитных очков.
Охотники рассказали, что весенний сезон охоты был в самом разгаре и они уже видели первых гусей. Лед на море был таким гладким, что их снегоходы мчались по заливу со скоростью свыше 100 километров в час – практически летели. Сегодня Шон справлял день рождения; ему исполнился двадцать один год. День выдался удачным. Охота была их главным делом. Оба с гордостью и почтением вспоминали, как в детстве учились охотиться у родных, и рассказывали обо всех местах, где они видели животных. Потом мы рассматривали фотографии в их смартфонах. «Вот мой младший брат со своим первым белым медведем», – сказал Шон, указывая на снимок с громадным белым медведем, в груди которого зияло отверстие от пули – меткий выстрел прямо в легкие. Брату Шона было девять лет, когда он убил этого зверя. Молодые люди показали мне фотографию детеныша тюленя на льду, который смотрел в камеру своими огромными черными глазами. Внезапно мне стало жалко убитого зверя, и я призналась в этом. «Нас учат, что нужно уважать животных. Всегда», – сказал Шон.
Мы ненадолго оставили свои напитки и вышли на улицу, где вместе курили молодежь и старики; многие были в футболках, несмотря на мороз. «Как вы находите дорогу на местности? С помощью GPS?» – спросила я. «Нет! – Шон, похоже, удивился моему вопросу. – Мы умеем ориентироваться». Он рассказал об ориентирах и застругах, о том, как узнавал маршруты от отца. Мы вернулись внутрь, где молодые люди принялись рассказывать разные истории: об эпических охотничьих подвигах своих друзей из северных поселков Арктик-Бей и Грис-Фьорд, о приятеле, который время от времени выезжал на своем грузовике на лед и однажды голыми руками поймал за хвост белуху. Истории были полны юношеской бравады. Ближе к полуночи я ушла из бара, а молодые люди остались праздновать дальше. На следующее утро они снова отправились на охоту, причем Шон взамен ружья, с которым охотился с пяти лет, захватил свой подарок: юбилейный карабин Ruger 10/22. Вернувшись на юг, в Соединенные Штаты, я продолжала следить за их весенней охотой через Facebook. «За последние пару месяцев мы столько времени провели на охоте, – однажды написал Шон, – что я чувствую себя дома в тундре, а не в городе».
Компьютер, рассказывающий истории
Похоже, наш мозг предназначен для составления рассказов на основе опыта. На протяжении эпох разные культуры передавали знания о местности с помощью нарративов. Антрополог Мишель Скэлис Сугияма целый год изучала устные традиции племен, занимающихся собирательством, и обнаружила, что это явление широко распространено в мире. Проанализировав почти 3 тысячи преданий и легенд из Африки, Австралии, Азии, Северной и Южной Америки, она выяснила, что 86 % из них содержат топографическую информацию – маршруты путешествий, ориентиры, местонахождение источников, мест для промысла, растений, стоянок… Она утверждает, что разум человека – изначально предназначенный для кодирования информации о местности – научился передавать топографическую информацию в устном виде, преобразуя ее в социальную информацию в форме историй. «Нарратив служит средством хранения и передачи информации, критически важной для выживания и размножения, – пишет она. – Создание ориентиров во время путешествия – это распространенный мотив в устных традициях собирателей… Объединяя отдельные ориентиры, эти рассказы, в сущности, рисуют местность, в которой происходит действие, составляя карты из историй»
[111].
Примерами составления карт из историй изобилуют культуры американских индейцев, от мохаве до гитскан. В 1898 г. Франц Боас (проводивший свое первое антропологическое полевое исследование на Баффиновой Земле) описывал общую черту преданий салишей – в них присутствует персонаж, известный как «культурный герой», «преобразователь» или «плут»
[112], придающий миру форму посредством своих путешествий, и истории о его приключениях передают из уст в уста из поколения в поколение. Несколькими годами раньше Ричард Ирвинг Додж, полковник американской армии, который 34 года провел на американском Западе, в своей книге «Наши дикие индейцы» (Our Wild Indians) описывал удивительную способность команчей запоминать переданную устно топографическую информацию. Проводник Доджа, в детстве похищенный команчами и выросший среди них, рассказывал, что за несколько дней до того, как молодежь отправится в набег, один из стариков, знающий местность, собирает их и дает наставления. Додж передает его рассказ:
Все садятся в круг и делают на палочках зарубки, обозначающие дни. Старик начинает с палочки с одной зарубкой и пальцем на земле рисует примитивную карту, иллюстрирующую маршрут первого дня. Реки, ручьи, холмы, долины, овраги, скрытые источники – их местоположение указывалось по отношению к заметным и тщательно описанным ориентирам. Подробно все объяснив, старик показывал палочку с двумя зарубками, рисовал новую карту – и так далее, до самого конца. Еще он рассказывал, как однажды отряд молодых мужчин и мальчиков, старшему из которых еще не исполнилось девятнадцати и которые ни разу не были в Мексике, вышел из главного лагеря у Брейди-Крик в Техасе и совершил набег на мексиканский город Монтеррей (до него было больше 600 километров по прямой), руководствуясь только информацией, которую запомнили с помощью этих палочек
[113].
Антрополог Джин Уэлтфиш, изучавшая миграцию индейцев пауни по равнинам Среднего Запада, описывает, как каждая группа придерживалась определенного маршрута, причем зачастую без заметных ориентиров, так что было легко заблудиться. Они без труда находили дорогу, поскольку «пауни обладали подробными знаниями о всех аспектах местности», писала Уэлтфиш в своей книге «Утраченная вселенная» (The Lost Universe)
[114]. «Топография хранилась у них в голове как череда ярких и красочных изображений, причем каждая конфигурация была связана с тем или иным событием прошлого, чтобы легче запоминалось. Особенно это относится к старикам: у них богатейший запас таких знаний». Кит Бассо, специалист в области лингвистической и культурной антропологии, в своей книге «Мудрость обретается в местах» (Wisdom Sits in Places) также отмечает, что апачи часто цитируют названия мест в последовательности, воссоздавая свое путешествие. Однажды Бассо устанавливал колючую проволоку вместе с двумя ковбоями из племени апачей и услышал, как один из них тихо бормочет себе под нос, минут десять произнося череду географических названий. Ковбой сказал Бассо, что все время «проговаривает имена мест»
[115] и это позволяет ему «мысленно скакать туда». Бассо, несколько десятилетий изучавший топонимы апачей, называл эти словесные конструкции «замысловатыми придумками». Эти скромные слова выполняют важные задачи, одна из которых помощь в навигации. Например, название Тсии Бика Бу Яахилине с языка апачей переводится как «вода, сбегающая по плоским камням», – и это совершенно точное описание места.
