Кервин писал, что Тропы сновидений помогали ориентироваться в пространстве, как и «мнемоника и механическое заучивание, связанные с устными традициями и песенными тропами. Эти методы ориентирования основаны на способности путешественника вспоминать идеи и опыт, отпечатанные в социальной памяти»
[137]. Путник-абориген мог всецело доверять логике и навигационным способностям предков, которые проходили этим маршрутом до него. Кервин объясняет, как предки использовали свою безмерную мудрость при создании Троп сновидений:
Предки знают, с какой стороны можно обойти препятствие, где через болото проходит твердая земля и где лучше идти: по песку, камням или сухой земле. Духи знают самый легкий путь. За бесконечное время духи Времени сновидений своими усилиями вылепили ландшафт и научили, как его следует читать. Племена аборигенов всегда воспринимают страну через ландшафт и Тропы сновидений
[138].
В некоторых случаях ошибки предков проявляются в ландшафте и сохраняются в качестве наглядного урока для путешественника. Для племени аранда эвкалипты в окрестностях реки Тодд – это люди из племени Гусеницы, которые пытались дойти до ущелья Эмили-Гэп от горы Зил и заблудились; они остались тут в напоминание о том, как не следует идти к Эмили-Гэп. Часто Тропы песен рассказывают путешественнику о том, где найти воду или глинистый пласт, на котором когда-то могли стать лагерем предки и где можно встретить животных или съедобные растения. В этом смысле песни – это своего рода запоминающее устройство, вкладывающее в ландшафт эмоции и смысл. Они превращают даже самый обыкновенный камень или холм в историю о том, как он тут появился и почему выглядит именно так. Другими словами, истории создают ориентиры для разума. Эти средства запоминания, которые помогали выживать в буше, называют также «тотемной географией», которая, по словам антрополога Луизы Геркус, придает «глубокий смысл обыкновенной географии, после чего ее уже не забыть»
[139].
Когда была рассказана первая история Времени сновидений? Точно неизвестно. Но даже по самым консервативным оценкам устная традиция австралийских аборигенов – древнейшая в мире. До недавнего времени считалось, что наибольший период времени, в течение которого человеческая память может передаваться из поколения в поколение, пока полностью не изменится, утратив первоначальный смысл, составляет от пятисот до восьмисот лет. Но в 2016 г. два австралийских исследователя опубликовали в журнале Australian Geographer статью, которая опровергла эту теорию. Патрик Нанн и Николас Рейд записали мифы из двадцати одного поселения вблизи побережья Австралии, от залива Карпентария на севере до острова Кенгуру на юге. И везде они находили рассказы о той эпохе, когда часть береговой линии, теперь скрытая под водой, была сушей. Исследователи сопоставили истории с геологическими свидетельствами послеледникового подъема уровня моря. Похоже, эти мифы передавались из поколения в поколение по меньшей мере 7 тысяч лет, а возможно, и 13 тысяч лет и являются «древнейшей в мире памятью человечества, дошедшей до наших дней»
[140].
Нанн и Рейд объясняли эти почти неправдоподобные цифры, указывая на некоторые характеристики культуры аборигенов, которые объясняют, почему стала возможной такая точность устной традиции. Аборигены придают огромное значение «правильности» передачи мифа; лишь немногие люди имеют право владеть мифами и считаются ответственными за то, чтобы их выучить. «Например, отец рассказывает истории о стране своим детям, – пишут Нанн и Рейд. – Дети его сестры проверяют, знает ли эти истории его сын: некоторым родственникам вменяется в обязанность удостовериться, что эти истории запомнены и передаются правильно, – и люди воспринимают эти обязанности серьезно»
[141].
Устная традиция австралийских аборигенов в виде песенных троп, облекающих историю в ландшафты и поступки предков, очень похожа на другие устные традиции – баллады, эпос и детские стишки, скажем в Ирландии, в странах бывшей Югославии и в Древней Греции, а также на фольклор самых разных народов. Нейробиолог Дэвид Рубин в своей книге «Память в устных преданиях» (Memory in Oral Traditions) пишет, что у всех устных преданий есть общие свойства. Передаваемые из уст в уста поэмы и эпосы конкретны: в них присутствуют деятели – герои или боги, поступки которых легко визуализировать. Эпические поэмы и песни редко посвящены абстрактным идеям – скажем, справедливости или героизму. Эти качества показаны через действия главных героев. Кроме того, утверждает Рубин, устный эпос почти всегда связан с пространством, потому что так его легче запоминать. «Не существует эпоса, в котором действие совершалось бы в пределах одного места; как правило, все строится на странствиях, – пишет Рубин. – Самоназвание эпоса Гомера – οἴμη, “путь”. Одиссея – это поистине одиссея, это скитания по миру, в некоторых изданиях даже есть гипотетическая карта путешествий героя. Даже в Илиаде, где большая часть действия происходит между Троей и морем, места битв и других событий постоянно меняются. Такое пространственное расположение обычно следует известному пути, и упорядоченную информацию легче запомнить. И наоборот, большое количество событий в одном месте может привести к путанице»
[142].
Рубин считает, что устные предания появились как средство борьбы с ненадежностью человеческой памяти: нам легче запоминать сцены, а не абстрактное знание. Кроме того, эти предания используют еще одно преимущество нашего мозга: нам легче запоминать с помощью ритма и музыки. Вспомните, как мы учили алфавит в детстве – пели его. После некоторой тренировки устанавливается связь нот с буквами, и вспомнить их становится легче. То же самое можно сказать о других популярных детских стишках и песенках вроде «Лодочка, лодочка» (Row, Row, Row Your Boat) или «У Мэри был ягненок» (Mary Had a Little Lamb). Иногда бывает трудно отделить слова от мелодии, ведь в нашей памяти слова и музыка неразделимы. В григорианских хоралах музыку также использовали как мнемонический прием, призванный связать текст псалмов и мессы с мелодиями; по некоторым оценкам, в Средние века репертуар григорианских хоралов включал около 4 тысяч текстов. Рубин утверждал, что мы должны рассматривать память не с точки зрения здравого смысла, как абстрактные следы в сознании, а как социально направляемый ритм телодвижений и жестов, которые являются неотъемлемой частью передачи. В устных культурах ритм, используемый для запоминания песен и тех сведений, которые в них содержатся, существует «лишь при их исполнении, и исполняют их не только словами, но и движениями»
[143].
